Вокруг державного престола. Соборные люди
Шрифт:
– Чего изволишь, батюшка?
– Распорядись от моего имени келарю, выдать для стрельцов постели в количестве… – архимандрит запнулся и вопросительно взглянул на Мышецкого.
– Тридцати штук, – подсказал тот.
Кирилл утвердительно кивнул головой:
– Тридцати штук. А дальше вели пекарю увеличить блюда в таком же количестве. Проследи, чтобы это меню подали мне на утверждение. И отведи князя Мышецкого в келью в половине для гостей, чтобы он мог отдохнуть, – распорядившись, архимандрит вежливо и учтиво улыбнулся Мышецкому.
Вечером нарочный привез в монастырь депешу, в которой было велено почитать патриарха Паисия, как патриарха московского, для чего ему определялось государево жалованье и привозное кушанье с царского стола.
И уже на следующий день под вечер к иерусалимскому патриарху Паисию наведался Михаил Дмитриевич Волошенинов.
Паисий занимал большую и хорошо натопленную комнату. Горящая перед образами лампада освещала ее. Посередине стоял стол, у восточной стены – аналой, возле стен – деревянные скамьи, накрытые вышитыми золотом покрывалами. Невысокого роста, крепкий плечистый человек в священнической рясе с черной без проседи бородой стоял перед образами и усердно молился. Отбив несколько земных поклонов, патриарх поднялся и подошел к Волошенинову. Без лишних слов протянул ему свою крепкую жилистую руку для поцелуя. Устремив быстрый и испытующий взгляд на Волошенинова, Паисий строго спросил:
– Как зовут тебя, господин честной? Лицо твое мне как будто знакомо, но не помню, доводилось ли раньше встречать.
– Зовут меня Михаил сын Дмитриев Волошенинов дьяк посольский. Великий государь и царь Алексей Михайлович, всей России самодержец воздает тебе честь, святейшему Паисию, Патриарху Святого Града Иерусалима и всей Палестины, и прислал меня, думного дьяка Михаила Волошенинова, спросить о твоем здоровье: хорошо ли доехал и во здравии ли пребываешь? А встречались мы с тобой на Афоне пять лет назад, – прибавил с поклоном дьяк.
– А, теперь-то я тебя припоминаю. И вижу, что прибыл ко мне неспроста.
Умные черные глаза патриарха проницательно блеснули из-под лохматых нависающих бровей. Волошенинов пришел в замешательство от его прямоты и виновато отвел взгляд.
– Эх, чадо, – укоризненно покачал головой патриарх, – нехорошо. У кого перед Богом открыта душа, тому и скрывать-то ведь нечего. Тому же, кто ослеплен земными нескромными помыслами, все то приходится лукавить. Но разве же можно человеку укрыться от мысленных очей нашего Отца за свои какие-то прегрешения и тайные дела? Нет. А уж если человек слезами покаяния и искренними молитвами омоет их, то и Господом ему за это воздастся, и к нему снизойдет милость Божья и благодать.
Волошенинов в смущении хотел возразить, что у него как раз и имеются самые, что ни на есть чистые искренние помыслы, но Паисий жестом остановил его.
– Не утруждай себя, чадо. Когда вернешься домой, то и покайся искренне перед Господом. Что до меня, то я охотно отвечу на все твои вопросы. За тем и прибыл сюда с назначенной мне самим Господом миссией, – высокопарно пояснил Паисий и указал посохом на скамью: – Присядем же, чадо Михаил. И можешь меня расспросить, о чем пожелаешь.
– Визит твой в Москву – большая честь для московской церкви. Но тебя сопровождает запорожский полковник Мужиловский, который утверждает, что прислан к царю от запорожского гетмана Богдана Хмельницкого и от всего Войска Запорожского с важным делом. Зачем он пожаловал с визитом к государю, святейший владыка? – Волошенинов обрадовался, что можно говорить искренне и открыто, не прибегая к дипломатическим уловкам.
– Нечего тут и скрывать, сын мой. Первым делом приехал я к великому государю, чтобы бить челом о помощи: в Иерусалиме Гроб Господень в великом долгу, а нам платить нечем, – просто ответил Паисий.
Волошенинов согласно кивнул, давая понять, что передаст государю сказанное.
– Еще приехал, чтобы передать: я и запорожский полковник Мужиловский сильно заинтересованы, чтобы важное дело, ради которого мы и прибыли в Москву, как можно скорей стало бы известно великому государю Алексею Михайловичу, – заключил Паисий.
– Известно ли вам, что это за важное дело? – Волошенинов был слегка разочарован, что до сути дела они так пока не добрались.
– Об этом, сын мой, мне как раз и не известно, – уклончиво отвечал Паисий. Но по движению его пальцев, которыми он в этот момент непроизвольно дотронулся до висящего на груди золотого креста, Волошенинов догадался, что тот все знает, но скрывает правду. – Зато мне известно, что Запорожское войско в одиночку борется против польской шляхты во имя укрепления православной веры. И эта борьба поспособствует освобождению православных народов от Оттоманской империи. Запорожский гетман Хмельницкий просил московского царя, чтобы помощь против поляков учинил и войной бы на них пошел, и свои бы города у поляков бы отнял. А Хмельницкий бы со своим войском на поляков пошел, и так одолели бы вместе врагов. И если бы государь московский изволил, то и все свои города бы со Смоленском под государеву руку бы отданы были. Ваш государь помощь черкасам и учиняет, а городов у ляхов пока взять не изволил.
Паисий сокрушенно вздохнул. Волошенинов выдержал паузу и продолжал говорить, тщательно подбирая слова:
– Не в моей воле выносить суждение по делу и решениям великого государя. Но обещаю, что без промедления доведу твою просьбу об аудиенции до него.
– Спасибо, сын мой. А большего мне и не нужно, – мягко улыбнулся старец. Он поднял голову и устремил понимающий и внимательный взгляд на дипломата. – В тебе я вижу начитанного и образованного государева мужа, не понаслышке знающего о тяготах жизни южных славянских народов, искренне болеющего за московскую державу. Благовещенский протопоп Стефан Вонифатьев также хорошо известен на Афоне нашей священнической братии, как высокий покровитель взглядов нашей греческой богословской школы. Греческие книжники с надеждой глядят на российское государство. Москва – третий Рим, опора и последнее хранилище христианской истины. И будет стоять Москва воедино и нерушимо до самого прихода страшного судного дня. И разве не российскому ли государю быть тогда покровителем и заступником всех малых и обиженных на Востоке христианских народов? Не Москве ли предсказано быть впереди и вести за собой в Божье царство другие народы? Но прежде надо восстановить отношения с восточной вселенской церковью.
«Он знает, что его слова буду переданы Вонифатьеву, а тот в свою очередь постарается убедить государя. Но он мог бы и сам при встрече сказать это протопопу. Однако говорит это мне, потому что не уверен в протопопе. И надеется, что я передам это тем, кто заинтересован в развязывании войны с Речью Посполитой. В уме старику не откажешь. А мне только на руку, что он не догадывается, что я на стороне Вонифатьева и тоже против войны. И пока он это не знает, я смогу у него и в будущем попытаться что-то выведать», – размышлял Волошенинов, стараясь тщательно запомнить каждое слово.
– Бью челом государю, чтоб государь меня пожаловал и велел быть у себя, государя, и видеть его царского величества очи. А еще прошу перевести меня из Чудова монастыря, где я угораю и где мне и свите тесно, на Кирилловское подворье. Изволь же, сын Михаил, передать государю Алексею Михайловичу за радушие и теплоту мою благодарность, – с этими словами Паисий поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
В тот же день в Посольский приказ приехал запорожский полковник Силуян Мужиловский. Волошенинов и Алмаз Иванов приняли его и долго расспрашивали, пытаясь выведать, о чем же тот желает подать челобитную на имя царя.