Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Да!
Много Нетронутых я в ней оставил струн, И много темных сердца тайников Я не познаю. Но теперь уж поздно [156] .Поздно!
Она унесла с собою все. Она была одна, которая знала меня, которая знала мои тайны. А каково перед всемитолько играть роль. Вс<ег>да быть одному.
155
Из стихотворения К. М. Фофанова «Элегия (Из траурных песен)».
156
Из
Знаю, что в сердце еще найдется сил для новой любви, но сейчас-то, сейчас-то я один.
Все это терзает меня. А потом… Страшно подумать! Умирая, она была убеждена, что простудилась, прибежав ко мне на свидание или зайдя потом ради alibi к Наст<а>с<ье> Ник<олаевне>. Умирая, она была убеждена, что умирает из-за меня.
157
Из стихотворения С. Я. Надсона «Над свежей могилой».
Боже! <…>
7-го <июня>.
Десять дней не заглядывал в эту тетрадь.
Что писать? О ком? О чем?
Вот когда мне понятна моя трата! Живу в прошлом, ею. Она! она! она! Добиваюсь ее карточки, говорю с ней. Всегда и всюду она.
Стараюсь себя убедить, что это идеализация, припоминаю, что писал раньше. Но к чему! Еще тяжелей становится.
Даже окончание гимназии не могло привести меня в хорошее расположение. Как-то сонно встретил я его и опять подумал: — «Как бы онабыла рада!» <…>
14 <июня>.
Жить еще не живу, хотя собираюсь. Занимаюсь много и начинаю входить в колею. Перевожу довольно удачно Верлена и очень старательно Овидия. С Лангом окончательно стал на точку превосходства; теперь он мне покорен. О себе и своем одиночестве думаю мало и потому спокоен.
Жду выхода «Русс<кого> Обозрения» [158] .
Завтра приедет на 2 недели Н. Ал. и, странно, я — было любитель одиночества — рад этому, рад жить с ним!
158
Никакой публикации Брюсова в этом журнале не появилось.
Все то же! все то же! (т. е. она).
P.S. У Зунделовича не был. Жду выхода «Русс<кого> Обозр<ения>», чтобы явиться под бронею истинного поэта. Думаю (среди тысяч планов) описать свою любовь к Леле, в виде повести [159] . Поэма на ее смерть подвигается что-то очень плохо [160] . <…>
17 <июня>.
Старательно пишу роман из моей жизни с Лелей. Начинает он сбиваться на «Героя нашего времени», но это только хорошо. Сегодня сон (умирающая Леля) и этот роман опять разбудили боль на сердце. <…>
159
В итоге этот роман (в первом неоконченном черновике он назывался «Поэт наших дней» — РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 7. Л. 14–16, 50 об. — 73) — вылился в «лирическую повесть в XII главах» под названием «Декадент». Его текст см. ниже.
160
Среди черновых автографов Брюсова сохранились четверостишие без заглавия, написанное в Голицыне 19 мая с эпиграфом: «19 мая Елена скончалась Красков. Телеграмма»:
«Елена сегодня скончалась». Три слова, три слова всего! Но с ними навеки порвалась Нить чудного сна моегостихотворение «Умерла!», написанное во время экзамена по латыни 20 мая (Там же. Л. 17), а также наброски поэмы (Там же. Л. 22–44). Начало этой поэмы, датированное «Ховрино 1893», в более отделанном виде см.: РГБ. Ф. 386. Карт. 14. Ед. хр. 4. Л. 81 и об.).
22 <июня>.
Живу таким способом. Гуляю, купаюсь, играю в крокет с Надей [161] , пью молоко и пишу, пишу, пишу. Написал весь роман до конца. Написал несколько удачных лирич<еских> стихотв<орений>, но о чем? все о том же. Леля царит везде — во сне, в листах, в разговорах. Беру По и вспоминаю, что читал его ей. Говорю об идеале и вспоминаю, что это был наш последний спор. Ложусь спать и помню, как ложился на кровать с нею. <…>
161
Младшая сестра Брюсова, впоследствии известный музыковед.
24 <июня>.
Кроме всего иное — у меня сильное раздражение в…, а когда я спрашиваю себя, кого я хочу, — ответ невозможный — Лелю! Все остальные мне кажутся пошлыми. <…>
25 <июня> пятница.
Увы, Леля была моим счастливым ангелом. С ее смертью все рушится. Жить? Для чего? Зачем? Ни сил, ни надежды. <…>
_______________________За что! За что!
Я виноват, во многом виноват, но есть предел, есть пощада! А, если бы я мог у кого-нибудь молить о ней. Слишком тяжело, а всюду, а вокруг мрак и какие-то лики, искаженные злобной насмешкой.
Повесть Валерия Брюсова «Декадент» в контексте жизнетворческих исканий 1890-х годов [*]
Девяностые годы XIX века для нового поколения русских поэтов были не только временем литературных поисков, но и временем собственного определения в жизни. Быть только писателями казалось им недостаточным, необходимо было стать отмеченными в повседневной реальности. Особенно касалось это тех, кто претендовал на роли ведущих авторов «нового искусства». Экстравагантности в поведении Зинаиды Гиппиус, надолго запоминавшиеся знавшим ее в те дни, особое устройство внешнего быта у Александра Добролюбова, о котором столько писали впоследствии, кутежи и любовные истории Бальмонта… Не случайно пожелавший примкнуть к «декадентам» (или, подругой версии, спародировать их во всех отношениях) А. Н. Емельянов-Коханский приложил к своей книге «Обнаженные нервы» собственную фотографию в костюме Демона из оперы Рубинштейна. Это свидетельствовало о том, что творчество постепенно начинало сплавляться с жизнью, делаться ее составной частью.
*
Впервые — Эротизм без берегов [На переплете и корешке: Эротизм без границ) / Сост. М. М. Павловой. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 297–348. В данном варианте существенно расширены комментарии.
Нет сомнения, что поначалу это могло происходить лишь в малой степени. Обыденная жизнь по-прежнему доминировала: домашние дела, гимназия или университет, гостевание у семейных знакомых, посещение театров или художественных выставок, церковь и многое другое по-прежнему требовали неукоснительного исполнения внешнего ритуала. Потому ее, обыденной жизни, преодоление происходило в рамках того, что заведомо уже находилось на грани допустимого. Дружеские сборища (нередко с попойками), разрешенные обычаями кутежи, спиритические сеансы, вольное времяпрепровождение в смешанном обществе мужчин и женщин — все это давало шанс и возможность продемонстрировать, что среди обычных людей оказался некто, кому не писаны законы общей жизни, кому позволено их нарушать, причем самым радикальным образом.
И, конечно, наиболее доступной для трансформаций областью оказывалась сфера любовных отношений, от простого флирта до сексуальной близости. Именно здесь, наедине, логичнее всего и было заявлять о своих претензиях на роль «сверхчеловека», «декадента», «избранного».
Подробнее всего эта сторона становления «декадентского» облика описана в различных текстах Валерия Брюсова, относящихся к первой половине 1890-х годов. Однако далеко не все они опубликованы в должном виде.
Если провести краткую инвентаризацию того, чем читатель на данный момент обладает, то получится не так уж и много. Прежде всего, это, конечно, стихи, из которых особое внимание привлекает цикл «К моей Миньоне» (1895), опубликованный, однако, полностью лишь в 1913 году. Далее, это дневник Брюсова, напечатанный после его смерти, в 1927 году, причем с очень значительными купюрами, непосредственно затрагивающими интересующую нас тему. Это незаконченная автобиографическая повесть «Моя юность», также опубликованная посмертно. Это недавно опубликованные планы и фрагменты повести «Декаденты» и ряд ранних стихов, остававшихся в рукописях. Вот, пожалуй, и все [163] .
163
Обзор подобных произведений в сфере драматургии см.: Страшкова О.Эволюция «нового поэта» в первых драматических произведениях Брюсова // В. Брюсов и литература конца XIX–XX века. Ставрополь, 1979. С. 62–76.