Вокруг Солнца

Ле Фор Жорж

— Напротив, я думаю посетить Сатурн, Уран, и Нептун.

— Но это чистое безумие! Сколько лет мы убьем на эту прогулку?

— Зачем же лет? «Молния» делает 85 километров в секунду, стало быть, 76 620 миль в час, или 1850 тысяч миль в сутки. Иначе говоря, через два месяца мы будем на Юпитере, с небольшим через пять — на Сатурне.

Проклятия прервали речь ученого. Собеседники обернулись и увидели стоящего у дверей каюты Фаренгейта. Вид американца заставил их невольно отшатнуться: его налитые кровью глаза горели диким огнем, а лицо было искажено яростью.

—

Так вы затеяли смеяться надо мною, несчастные!.. — громовым голосом закричал он. — Проклятие вам! Я отомщу вам за себя. Если мне не суждено увидеть Земли, то я не хочу больше жить, но прежде, чем умереть, я отправлю всех вас в ад!

— Он помешался! Держите его, Сломка! — в ужасе вскричал профессор.

Инженер направился к американцу, но сильный удар кулака заставил его отлететь прочь. Затем американец, словно тигр, кинулся на старика и ударил его кулаком по голове.

— Убивают!.. Помогите!.. — едва успел вскрикнуть Осипов, как сноп падая на пол.

Фаренгейт захохотал безумным смехом.

— Один получил по заслугам, — проговорил он. — Не избежать и другим.

Помешанный кинулся на Гонтрана, прибежавшего на крик Михаила Васильевича. Но прежде, чем тяжелый кулак Фаренгейта успел обрушиться на голову ошеломленного Фламмариона, Сломка с ловкостью кошки бросился на сумасшедшего и схватил его сзади.

— Веревок!.. Вяжи его, Гонтран!.. Он убьет всех нас, — проговорил инженер, задыхаясь.

Напрасно Фаренгейт с пеной у рта бешено бился, стараясь вырваться из державших его цепких объятий. Напрасно старался он ударить своего ловкого противника кулаком, ногами, даже укусить; Сломка крепко держал его. Тем временем Гонтран успел достать пару крепких ремней, повалил американца на пол и принялся вязать его. В каюту вбежала полуодетая Елена. Увидев отца, неподвижно лежавшего на полу, она бросилась к нему с криком.

Рыдания молодой девушки смешались с бешеными криками американца и энергичными восклицаниями Гонтрана и Сломки. Наконец сумасшедший был скручен по рукам и ногам. Гонтран кинулся к невесте, а Сломка к лежавшему без движения профессору.

— Он не убит! Сердце еще бьется! — вскричал инженер, приложив ухо к груди старика. — Скорее, Гонтран, воды!

Фламмарион поспешил принести воды, и Сломка начал смачивать голову Михаила Васильевича живительной влагой. Елена с надеждой следила за всеми его движениями. Наконец, профессор что-то невнятно простонал и открыл глаза, но тотчас же в бессилии снова закрыл их.

— Папа, дорогой папа!.. — бросилась к отцу молодая девушка.

Сломка решительно отстранил ее.

— Успокойтесь, успокойтесь, — проговорил он. — Ничего опасного нет, вашему отцу нужно только полежать дня три в постели, и он встанет на ноги.

Инженер и Гонтран отнесли Михаила Васильевича в его каюту, раздели и уложили в постель, указав Елене, как ухаживать за больным. Затем оба приятеля вернулись к связанному Фаренгейту; американец, обессилев от криков и борьбы, лежал в каком-то оцепенении.

— Что делать с ним? — спросил Гонтран.

— Очевидно, у него припадок буйного помешательства, он опасен для

всех нас. Его придется, держать, не иначе, как взаперти. Перенесем свои постели и все вещи в общий зал, а Фаренгейта запрем в нашей каюте, — решил Сломка.

— Ну, а что делать с «Молнией»?

Сломка покачал головой.

— Мы потеряли много времени: мы сделали, по крайней мере, миллион миль и, чтобы пройти это пространство против течения, потребуется слишком много времени. Попытаюсь, впрочем, изменить ход, если аэроплан пойдет быстро, то мы, пожалуй, еще успеем добраться до Земли раньше, чем поток астероидов минует ее.

Они перенесли все свои вещи в зал, затем оттащили в опустевшую каюту связанного Фаренгейта, развязали его и заперли на ключ. Потом Сломка направился в машинное отделение, а Фламмарион поспешил в каюту, где лежал больной. Последний уже очнулся и слабым голосом разговаривал с дочерью.

Вскоре послышались шаги Сломки, и Гонтран поспешил выйти.

— Ну, что? Плохо? — спросил он, видя расстроенное лицо инженера.

— Десять тысяч миль в час! — махнул рукой Сломка.

— Не может быть!

— Значит, чтобы только наверстать потерянное, нам нужно сто часов.

— Что же делать?

— Я пустил «Молнию» по течению.

— Летим на Юпитер?

— Ничего более не остается делать.

Потянулись скучные, однообразные дни.

Старый ученый первое время не покидал постели, а оправившись, принялся за свои обычные занятия с телескопом. Гонтран и Сломка поочередно дежурили в машинной, не зная, как убить время. Что касается Фаренгейта, то иногда он по целым часам без движения лежал на постели в своей тюрьме, иногда же на него вдруг находили приступы бешенства: он бросался к дверям и бил в них кулаками, изрыгая бешеные проклятия. Нередко вопли помешанного заставляли их в испуге вскакивать среди сна. Такая жизнь, в конце концов, надоела всем, и спутники профессора от души обрадовались, когда ученый объявил им, что «Молния» вступила в область малых планет и пересекла орбиту Медузы. Теперь, по крайней мере, у них были новые объекты для наблюдения. Каждый день телескоп Осипова открывал по нескольку астероидов: после Медузы «Молния» встретила Флору, Ариадну, Гармонию, Мельпомену, Викторию, Зелию, Уран, Гатор, Бавкиду, Ирис и другие. Но, в конце концов, эти планеты, как две капли воды похожие одна на другую, надоели всем, кроме самого профессора. Поэтому он был приятно удивлен, когда Гонтран однажды начал просить его показать ему Барбару.

— Что это вам вздумалось, Гонтран, — спросила жениха Елена, услышав его просьбу. — Разве Барбара такая замечательная планета?

— Нет, ее диаметр не превышает 50 километров; но вы знаете, почему она так названа?

— Не знаю.

— Обычно женихи подносят невестам цветы в знак своих чувств. Но Петерс, американский астроном, нашел это слишком банальным. Влюбившись в семьдесят восемь лет в дочь известного оптика Мерца, он стал искать неизвестную еще звезду, которая была бы достойна носить имя его возлюбленной. Через два года он открыл эту планету и дал ей имя Барбары Мерц.