Вокруг света по меридиану

Файнс Ранульф

Так как возможности для обхода не было, так же как и смысла ждать, когда прекратится подвижка, мы энергично, но соблюдая осторожность, чтобы не оказаться раздавленными, принялись обрабатывать глыбы несмотря на то, что они скользили и падали. За несколько минут до «формирования» подвижка прекратилась, и наступила абсолютная тишина.

Днем снова поднялся ветер, и Чарли обморозил переносицу, а у меня прихватило веко. Я выбирал направления почти по наитию, потому что солнце почти не появлялось. Я сообразовывался с направлением гребней сжатия, ветром или просто правил на источник света. Уолли Херберт сказал мне однажды:

Важно, чтобы вы все хорошо разбирались в навигации. Дело вовсе не в подсчете пройденного расстояния, что делать, в общем-то, несложно, главное — выдерживать правильное направление

на ходу, когда нет солнца или возможности непрерывно сверять азимут по компасу, как это делается на туристических прогулках в Европе.

27 марта было -41° и двадцатипятиузловой ветер с северо-запада. Мы останавливались каждый час, чтобы разогнать кровь в конечностях. От работы ледорубом немели пальцы. У меня на шее распухли гланды, теперь они вполне соответствовали моему подбородку, поэтому я продолжал принимать таблетки бактрим. Я разглядел в зеркальце компаса, что белки глаз у меня налились кровью. Я все еще не мог носить защитные очки, хотя большую часть дня сыпала крупа, и крошечные кристаллики льда на ветру попадали в глаза.

Мы стали лагерем в пять часов дня на довольно прочном, но небольшом поле. Вокруг было вроде бы тихо. Однако уже в шесть часов, когда Чарли вскипятил воду и приготовил кофе, словно судорога прошла по льду, как при землетрясении, а через секунду ударная воздушная волна, словно неподалеку разорвалась авиабомба, врезала в палатку так, что у нас перехватило дыхание. Расплескав кофе, мы кинулись расстегивать застежку-молнию на пологе палатки, готовые выскочить наружу, так как думали, что какое-то огромное поле ударило в наше и собирается наползти на нас. Однако не было ни ветра, ни движения льда, ни вообще каких-либо признаков катастрофы. Мы снова осторожно застегнули клапан палатки и подтерли кофейные лужи на полу.

«Странно», — сказал я.

«Непонятно», — отозвался Чарли.

Мы почувствовали себя неуютно на этом поле. У меня все еще хранится магнитофонная запись таинственного разговора в палатке по поводу пальца Чарли. Он был вполне характерен для многих наших дискуссий. Чувствуется, что наши мозги находились в «нейтральном» положении.

«Очень странно, — заметил Чарли, — в самом кончике. Ноги, как у мертвеца. Ничего не чувствуют. Очень странно».

«Ты действительно чувствуешь, что ничего не чувствуешь?»

«Да. Ничего не чувствую».

«Что это за ощущение?»

«Никакого ощущения».

«Да, мне понятно это ощущение».

Ночью 28 марта мы проснулись в спальных мешках, обливаясь холодным потом. Что-то гнетущее было в атмосфере, стояла мертвая тишина. Мне на какое-то мгновение припомнилась строка из довольно неудачного стихотворения Уолли: «Не верьте, ребята, в обманчивый штиль». Когда я вылез наружу, то сразу сообразил, что происходит что-то неладное. Наш усыпанный обломками глыб ледовый пятачок был окружен словно дымящимся крапчатым болотом. А к северо-востоку пропадало в полумраке целое озеро открытой воды, словно покрытое бурой кожей. Над всем этим колебался солнечный свет приторно желтого цвета, готовый увянуть с минуты на минуту. Мы оба не произнесли ни слова, покуда сворачивали лагерь и затягивали стропы на нартах. В это болото были вкраплены ледяные поля, схожие с ломтями расплавленного сыра на поверхности лукового супа. Я швырнул туда кусок льда. Он стал медленно проваливаться сквозь киселеподобную корку, а затем уж больно лениво скрылся из глаз. Я посмотрел на Чарли. Тот поднял брови и тихо покачал головой. Мы прошли на восточную сторону нашего острова и там тоже бросили льдину на буроватую поверхность озера. От места падения стало разбегаться что-то вроде ряби, но льдина не пробила корку. Я снова взглянул на Чарли. Тот сохранял бесстрастное выражение лица. Я пожал плечами, и мы пошли к своим «скиду».

Затем последовали пять поистине адских часов. Бог явно благоволил нам в то утро. Ей-богу, нам не следовало пускаться в путь. Наш маршрут напоминал поросячий хвост, то есть был такой же прямой, и пролегал так, как это диктовалось препятствиями. Остановиться значило утонуть немедленно. Первую тысячу метров мы прошли по озеру, которое напоминало широкую реку. Перед нами расстилалось ледовое болото. Наша дорога, покрытая бурой коркой, уткнулась в открытую воду, которая с шипением выделяла испарения с обоих флангов. Обособленный осколок ледяного поля с низкими краями предоставил нам короткую передышку. Стоя там, мы прислушались, стараясь уловить признаки опасности впереди, в желтоватом сумраке.

Тихое повизгивание и скрежет, раздававшиеся повсюду, исходили из неизвестного источника. Личный котел самого сатаны едва ли являл такое зловещее зрелище. В то утро мы довольно часто теряли друг друга из виду.

Иногда мы шли пешком. Чарли ждал на каком-нибудь бугре, торчащем посреди болота на полпути до наших мотонарт, и кричал во все горло, чтобы указать мне направление обратно. Мы очень боялись, как бы новая подвижка льда не отрезала нас от мотонарт. Если бы случилось такое, нам нечего было рассчитывать на то, что мы проживем долго. К полудню мы уже устали бояться, так как, судя по всему, болото тянулось на многие километры. Туман несколько рассеялся, и, слава Богу, прояснилось окончательно. Наши утренние усилия были вознаграждены появлением твердого льда на протяжении двадцати двух километров.

Я чувствовал себя превосходно и забыл о своем подбородке, носе, пальцах и вообще о ледяном пространстве, что лежало впереди. Потому что уже ничего не могло быть хуже того, что мы испытали. Раз уж мы смогли продвигаться по такому болоту, значит, мы могли преодолеть все на свете. Такое возбужденное состояние самонадеянности длилось недолго, но оно было восхитительно. Мы остановились на широте 87°02', не дойдя всего пятнадцати километров до максимальной широты, достигнутой нами в 1977 году, зато опережали сезонное расписание на сорок суток. Если бы нашей единственной целью было достижение Северного полюса, мы, наверное, уже имели бы право чувствовать себя уверенно. В ту ночь, в тумане, к моему удовлетворению, у меня ушло совсем мало времени на то, чтобы определить направление на Джинни и, соответственно, настроить антенну. Если бы я наладил ее неправильно, то, конечно же, имел бы меньше шансов установить контакт. Правда, сначала мне не везло, однако, сменив длину антенны и перейдя на 5592 мегагерца, я поймал Джинни. Слышимость была 2 балла, а связь — неустойчивой, словно сказывался эффект береговой черты. Я узнал, что к полюсу отправилась команда испанцев, стартовав из Западного Свальбарда (Шпицбергена). Отойдя на пять километров от своего лагеря у аэропорта в Лонгьире, они сломали нарты, бросили все и вернулись в Мадрид.

Что касается норвежцев, то они прошли, на удивление, 120 километров за пару суток и теперь находились в 176 милях (282 километра) южнее нас, дожидаясь самолета-снабженца норвежских ВВС. Как им удалось одолеть штурмом сложнейшую зону сжатия, на что у нас ушли недели, я узнал несколько дней спустя. Взламывание льда, которое задержало их на полуострове Йелвертон, прекратилось, лед под воздействием навалившегося холодного фронта стал и превратился в великолепное шоссе, ведущее на север. Воспользовавшись этим шансом, норвежцы продвигались километр за километром без сна и отдыха до тех пор, пока не вышли в область распространения старого льда, гребней и разломов. Однако 176 миль в Ледовитом океане — очень большое расстояние, поэтому я решил последовать совету принца Чарльза, то есть отбросить все мысли о гонке.

«Норвежцы могут настичь нас прежде, чем мы доберемся до Шпицбергена, но не до полюса», — сказал я Джинни.

«Будь осторожен, — ответила она, — помни о конвергенции».

Как раз об этом я и не собирался забывать, потому что это явилось бы первым шагом по дороге в Нирвану. Миновав район конвергенции, мы вышли бы за пределы действия кругового течения Бофорта, которое совершает по часовой стрелке гигантский круг от полюса до Канады. Затем мы оказываемся как бы на ничейной земле, откуда поля могут и не попасть снова в это течение. Однако, не доходя нескольких километров до самого географического полюса, мы достигаем зоны действия так называемого «Трансполярного дрейфа», который направлен к полюсу от побережья СССР и спускается к Гренландии. Там, где оба этих течения встречаются и, соответственно, смешиваются, конечно же, находится район взламывания, где ледяные поля либо отрываются друг от друга, либо, наоборот, сталкиваются вместе, наваливаясь одно на другое. Мы считали, что этот весьма подвижный ледяной пояс находится где-то на широте 88°, в 200 километрах от полюса.