Вокруг света - в поисках совершенной еды
Шрифт:
Фугу. Легендарная смертоносная иглобрюхая рыбка. Деликатес. Это дорого. На приготовление фугу требуется государственная лицензия, и выдается она после долгого и трудного курса обучения. Эта рыба может убить. И ежегодно убивает в Японии некоторое количество гурманов, отравляющихся содержащимся в ее печени смертоносным ядом нервно-паралитического действия. Сначала немеет кожа вокруг губ, потом онемение быстро распространяется на всю центральную нервную систему, наступает паралич конечностей, за которым довольно быстро следует смерть.
Круто, правда? Если бы я составлял себе список дел, которые непременно должен сделать в Токио, попробовать фугу — стояло бы первым пунктом. Я возлагал на это большие надежды. Я был готов к этому. Я жаждал испытать упоение жизнью на краю гибели.
Я построил свою поездку так, чтобы оказаться в Японии в сезон фугу. Из многих книг по кулинарии, а также из эпизода «Симпсонов» я знал, что огромный спрос на фугу объясняется страстью к игре в русскую рулетку с токсинами. Кроме того,
Я выбрал ресторан «Нибики» и шеф-повара Китиро Йосида. Отец г-на Йосида был первым поваром в Японии, который получил государственную лицензию на приготовление фугу. Семейство Йосида восемьдесят лет держит ресторан «Нибики», и за эти годы ни разу не было никаких недоразумений, не говоря уже о смертельных случаях. Хозяин ресторана – фугу, как сапер, ошибается только один раз. Один прокол — и все. «Нибики» — уютный ресторанчик, над дверью висит большая пластмассовая иглобрюхая рыба, кухня — открытая, а обеденный зал со столами и подушками чуть приподнят над ней.
Г-н Йосида встретил меня на кухне и прочитал краткую лекцию о фугу. Крупный экземпляр легендарной рыбы лежал на девственно чистом разделочном столе. Своей скользкой, лишенной чешуи, неудобной для повара кожей фугу напоминает «морского черта». И анатомически – тоже: выраженный хребет, нет мелких костей, кожа, которую надо счищать, и две мясных, напоминающих филейные, части по бокам. Йосида-сан быстро снял кожу и теперь отрезал какие-то темные куски мяса. Рядом с разделочным столом стоял небольшой металлический контейнер с крышкой на петлях и замком. Шеф-повар снял с цепочки ключ и торжественно отпер замок. Все ядовитые части фугу, объяснил он, по закону приравниваются к медицинским токсичным отходам, и тут необходим учет и контроль. Потом он убрал остатки кожи, некоторые части вокруг жабр, крошечные, безобидные на вид темные пятнышки, и несколько раз тщательно промыл оставшееся холодной водой. Должен сказать, что печень на вид великолепна: цвета кофе с молоком, аппетитная, консистенции гусиной печенки. Похожа опять-таки на печень «морского черта». «Но хоть какую-то часть печени есть можно?» — спросил я с надеждой. «Нет», — отрезал г-н Йосида. Большинство смертельных случаев, объяснил мне шеф-повар, происходит из-за того, что многие рыбаки и торговцы рыбой просто не в силах удержаться и не попробовать такую аппетитную на вид печенку, а некоторые верят, что этот опасный, но такой привлекательный орган придаст им необыкновенную силу. Проблема, как объяснил мне г-н Йосида, состоит в том, что невозможно определить, сколько яда содержится в каждой конкретной рыбе. Так, крупная рыба с большой печенью может быть сравнительно безвредной. Откусите кусочек или приготовьте набэ (суп в горшочке) — и, вполне возможно, останетесь целы. И наоборот, печень маленькой рыбки бывает просто напоена ядом: лизнуть — и вы покойник. Какой-нибудь бесстрашный поклонник фугу, вдохновленный съеденным когда-то безнаказанно куском печени, откусывает кусок от другой рыбы — и покидает этот мир.
И пока повар снова и снова мыл рыбу, я твердо решил, что не стану рисковать своей жизнью и есть печень. Мне приготовили свежую и вкусную еду. Передо мной поставили блюдо с кусочками фугу сасими , выложенными в форме хризантемы, с гарниром из лука-шалота и соусом, в который надо было макать рыбу. Рыба оказалась нежная и довольно безвкусная, так что шалот и соус пришлись кстати. Затем принесли набэ из фугу в горшочке и разогрели на небольшой настольной плите, — тоже хорошо, но потрясения, которого я ждал, не случилось. Затем я попробовал жареную фугу — и это ничем не отличалось от хорошо прожаренного филе любой рыбы, выловленной в Новой Англии. Пожалуй, если бы я не ожидал чего-то сногсшибательного, чего-то, от чего кружится голова и немеют губы, если бы, садясь за стол, я не надеялся одним глазком заглянуть смерти в лицо, я счел бы обед великолепным. Просто вкусно — этого в данном случае мне было недостаточно. Видимо, я все-таки не был морально готов. Возможно, в следующий раз рискну пообедать вместе с теми рисковыми рыбаками. Они, судя по всему, компанейские ребята.
Рано-рано утром я отправился на рыбный рынок Ота. Митико договорилась, и для меня разыграли целое представление. В четыре часа утра я стоял и смотрел, как трое рабочих принесли тунца весом четыреста фунтов и положили его передо мной на разделочный стол. Огромными ножами, каждый из которых был размером с пилу дровосека и имел такое же зазубренное лезвие, они принялись разделывать рыбу. Сначала аккуратно отпилили верхнюю часть туши, так что обнажилось красновато-розовое мясо и мощный хребет. Старший из троих вынул сердце. Быстро порезал его на куски и бросил в котелок с кипящей водой, добавив имбиря. Затем несколькими проворными движениями произвел сортировку: голова, филе, и два больших куска от той части, от которой берут только у лучших тунцов, – оторо. Сравнительно бледное по цвету, с густыми вкраплениями жира, очень похожее на
Я открыл дверь в конце переулка, снял туфли и неслышно прокрался к внутренней двери. Послышались характерные шлепки — от столкновения друг с другом потных тел весом в сотни фунтов и кряхтение. Я открыл внутреннюю дверь, вошел и сел на подушку на небольшом возвышении в задней части комнаты, неподалеку от дымящего сигаретой г-на Томотсуна, оякаты, хозяина и наставника школы сумо. Я был в самом центре зрительской половины, сидел, неудобно скрестив ноги, в душной комнате с низким потолком, и наблюдал то, что мало кому из западных людей доводилось видеть. В нескольких футах от меня около двадцати огромных, почти обнаженных мужчин гнулись, потягивались, раскачивались — в общем, разминались. Они бодали колонны своими огромными потными головами без шей, топали босыми, забинтованными в суставах ножищами по твердому земляному полу. В центре комнаты был круг — слегка приподнятый помост, покрытый не то рисовой соломой, не то пенькой. Борец-новичок шваброй выметал грязь с ошметками соломы.
А сколько от них шума! Два огромных борца сошлись в кругу, сцепившись, опустились на колени, упершись костяшками пальцев в глинобитный пол… и… шмяк! Жуткое столкновение двух тел каждое весом пятьсот фунтов. Эти люди валили друг друга, швыряли оземь, душили обеими руками, делали разные сложные захваты, заламывали руки, придавливали друг друга своим огромным весом. Обычно схватка заканчивалась в несколько секунд. Победитель оставался в кругу и встречался с новым соперником, и так — пока его кто-нибудь не победит. Огромное количество объемистой тяжелой плоти подавляло — горы мяса и мускулов в сравнительно небольшом помещении. Время от времени один атлет швырял другого через бедро, и тот летел, а потом катился прямо ко мне, угрожая переломать мои кости, как хрупкие чипсы. Огромный борец расхаживал по помосту на полусогнутых ногах, по-лягушачьи, а на самом краю круга ученик, пока еще не столь пугающих размеров, принимал крайне неудобную стойку, держа корзину с солью на вытянутых руках. На лбу у него от напряжения проступили бусины пота. Что это? Наказание? Инициация? Я не стал спрашивать. Г-н Томотсуна, хозяин, сам бывший борец, не производил впечатления общительного человека и к тому же был слишком поглощен происходившим в комнате, чтобы я позволил себе отвлекать его вопросами. Он обратил на меня внимание только, когда я дал ему прикурить. Борцы сумо живут вместе, одной семьей, под одной крышей, под наблюдением и руководством оякаты, который строго следит за выполнением распорядка: когда тренироваться, когда спать, когда есть, что есть. Встают они рано, но тут тоже существует своя иерархия: раньше всех — начинающие, а борцы более высокого ранга — позже (ранг можно определить по прическе). Начинающие моют, чистят, убирают — в общем, выполняют различные работы по дому, в том числе и помогают с приготовлением пищи.
Я пришел, чтобы попробовать тянко , пищу борца сумо. Конечно же, я совершенно неправильно представлял себе, что такое тянко. Я думал, что если речь идет о пище борцов сумо, чья задача — раздаться до размеров холодильника и превратиться в машину для борьбы, состоящую из мускулов и жира, то дневной рацион будет состоять из центнера жирной свинины и продуктов, богатых крахмалом, — и все это примерно густоты лазаньи, — а также из молочных коктейлей, шоколадок «Кэдберри», «Сникерсов» величиной с кирпич, кур, нафаршированных салом, кукурузной каши и «завтраков Большого Шлема». Разумеется, я ошибался. Я и насчет самих борцов ошибался — они далеко не просто очень-очень толстые дядьки в подгузниках.
Борцы сумо — это, возможно, самое зримое проявление всех темных, тщательно подавляемых сторон японского подсознательного, о которых я уже говорил выше, это голос, который звучит внутри какого-нибудь затурканного чиновника, мечтающего подобно Годзилле топтать ногами города. Это проекция силы японского характера, а он, безусловно, очень силен. Под этим слоем жира — там ведь мускулы, между прочим. Смотреть на такие бои — все равно что наблюдать схватку двух носорогов, когда один из них врезается во второго и вонзает в него рог. Вот один борец толкает другого — всеми своими шестьюстами фунтами — и выталкивает его из круга или бросает навзничь. Инерция и сила удара таковы, что во время тренировочных боев, когда один из борцов валит другого на пол или выбрасывает из круга, другие борцы быстро входят в круг и кричат нечто вроде «Хесс!», — показывая этим, что схватка закончена, все, прекратить огонь, — тем самым удерживая нападающего от новых атак. Горе тому, кто рассердит борца сумо.