Волчье Логово
Шрифт:
— Я в жизни никого еще не обманывал, — потемнел он.
— Да ну? А как же тогда назвать десять тысяч золотых за несколько дней работы?
— Я не просил с него столько, он сам предложил. И раз уж ты подслушивала, как это водится у вашей сестры, то должна была слышать, что я готов был ограничиться пятьюдесятью монетами.
— Дать тебе сыру, кроме окорока?
— Да, и хлеба. Так ты слышала, что я сказал?
— Слышала, но не поверила. Ты хочешь, чтобы я отказалась от твоих услуг. Ну признайся!
— Да, хочу.
— Этим все сказано. Забирай свою еду. Когда закончишь, вымой
— Занятия не прекращаются с заходом солнца. Днем мы работали над твоим телом, вечером будем упражнять твой ум. А к себе я уйду, когда пожелаю. Что ты будешь есть на ужин?
— То же, что и ты.
— Нет ли у вас меда?
— Нет.
— А сушеные фрукты?
— Есть, а что?
— Поешь лучше их. Я давно убедился, что на усталый желудок сладкое идет лучше. Ты будешь лучше спать и проснешься более свежей. И пей побольше воды.
— Что-нибудь еще?
— Если вспомню, скажу. Давай поедим — и за работу.
После ужина Ангел выгреб золу из очага, положил свежую растопку и высек огонь. Мириэль поела на кухне и вышла на воздух. Ангел был сердит на себя. Хорош учитель, нечего сказать. Девочка права: он хочет, чтобы она отказалась, но совсем по другой причине. Он вздохнул и присел на корточки, глядя, как разгорается огонек, вея первым робким теплом.
Он уже учил как-то одного парня, Ранульда, показывал ему все приемы, но тому выпустили кишки в первом же бою. Потом был Соррин, высокий, атлетически сложенный, быстрый и бесстрашный. Этот пережил семь боев и успел даже стать любимцем публики. Сента убил его — крутнулся волчком и полоснул по горлу. Хороший прием, блестяще выполненный. Соррин умер, не успев опомниться.
В тот самый день Ангел ушел с арены. Он дрался с каким-то вагрийцем, имени которого не запомнил. Тот плохо поворачивался из-за недавней раны, но это не помешало ему дважды ранить Ангела. После боя лекарь штопал Ангелу прорехи, а на соседнем столе лежал окровавленный труп Соррина. Рядом сидел Сента, ему перевязывали порез на плече, смачивая бинт медом и вином.
— Ты хорошо его обучил, — сказал Сента. — Он едва не свалил меня.
— Как видно, недостаточно хорошо.
— Мне не терпится встретиться с учителем.
Ангел вгляделся в красивое лицо молодого гладиатора и уловил насмешку в его улыбке.
— Не дождешься, парень, — сказал он, и слова отозвались горечью у него во рту. — Я уже стар и медлителен. Теперь твой день — насладись им сполна.
— Ты хочешь уйти с арены? — прошептал изумленный Сента.
— Да. Это был мой последний бой.
Сента кивнул и рявкнул на служителя, слишком туго затянувшего бинт:
— Ну, ты, дубина!
— Виноват, — в страхе попятился тот.
— Это мудрое решение, старик, — сказал Сента Ангелу, — но я разочарован. Ты ходишь в фаворитах — я нажил бы целое состояние, победив тебя.
…Ангел подбросил дров в огонь и встал. Сента продержался на арене только год, а потом вступил в Гильдию. Наемные убийцы зарабатывают куда больше, чем гладиаторы.
Дверь позади отворилась, и потянуло холодом:
Мириэль, войдя в дом, прошла в свою комнату. Нагая
Через несколько минут она вышла к нему в длинной рубахе из серой шерсти.
— Чем ты хотел заняться? — спросила она, садясь напротив. — Знаешь, зачем я ударил тебя?
— Чтобы показать свою власть.
— Нет, чтобы разозлить тебя. Я хотел посмотреть, как ты будешь вести себя в гневе. — Он поворошил огонь кочергой. — Послушай меня, девочка. Учитель я никудышный. У меня было только двое учеников — молодых ребят, дорогих моему сердцу, — и оба погибли. Я был хорошим бойцом, но я не умею передавать другим то, чем владею сам. Понимаешь? — Она молчала, глядя на него большими, ничего не выражающими глазами. — Я был немного влюблен в Даниаль и всегда уважал твоего отца. Я пришел предостеречь его, сказать, чтобы он уходил отсюда в Вентрию или Готир. Золото мне пригодилось бы, спору нет. Но я не из-за него пришел и не из-за него решил остаться. Если ты не захочешь мне поверить, утром я уйду и не возьму денег. — Она все так же молчала. — Ну вот, теперь я все сказал.
— Ты говорил, что мы будем заниматься — упражнять мой ум. Что ты имел в виду?
Он развел руками, глядя в огонь.
— Отец не рассказывал тебе об испытании, которое он устроил Даниаль?
— Нет. Но я слышала: ты сказал, что я бы его не выдержала.
— Это правда. — И Ангел рассказал ей о камушке в лунном свете, о сердце воина, которое готово рискнуть всем, но при этом твердо верит, что риск будет оправдан.
— Как мне этого добиться? — спросила она.
— Не знаю, — сознался он.
— А твои ученики — они добились?
— Ранульд думал, что да, но в первом бою был точно скованный, держался напряженно и двигался медленно. Соррин, как мне кажется, добился, но уступил более сильному противнику. Надо научиться запирать наглухо ту часть своего воображения, которая питается страхом. Ту, что рисует тебе страшные раны и гангрену, фонтаны крови и смерть. Но другая часть должна работать, подмечать слабости противника и прикидывать, как бы пробить его оборону. Ты ведь видела мои шрамы. Я был ранен много раз — но всегда побеждал. Даже тех, кто был лучше, проворнее и сильнее меня. Я побеждал их потому, что был слишком упрям, чтобы сдаться. При виде этого их уверенность слабела, и запертые окошки воображения приоткрывались. Они начинали испытывать сомнения и страх, и с этого мгновения их превосходство надо мной утрачивало всякое значение. Я рос в их глазах, а они в моих съеживались.
— Я научусь этому, — заверила она.
— Не знаю, можно ли этому научиться. Твой отец стал Нездешним, когда разбойники перебили его первую семью, но не думаю, чтобы это несчастье создало Нездешнего. Он всегда скрывался там, под оболочкой Дакейраса. Весь вопрос в том, что скрывается под кожей Мириэль.
— Поживем — увидим.
— Так ты хочешь, чтобы я остался?
— Да, хочу. Но ответь мне честно на один вопрос.
— Спрашивай.
— Чего боишься ты?
— С чего ты взяла, будто я чего-то боюсь?