Волчье логово
Шрифт:
— «Мадам д'О»! — воскликнула прекрасная Диана, и глаза ее метали молнии в провинившегося, а голос был полон надменного негодования. — Как смеешь ты, презренный, произносить мое имя?
Монах живо подхватил ее слова.
— Да, презренный! Действительно, презренный, жалкий человек! — повторил он, медленно протягивая свою длинную сухую руку и возлагая ее на плечо буржуа, который даже вздрогнул при этом прикосновении, словно это были когти хищной птицы. — Как смеешь ты и тебе подобные вмешиваться в дела дворян?! Разве они могут касаться тебя? Я вижу, горе
Несчастный Мирнуа задрожал при этих словах. Лицо его покрылось смертельной бледностью, губы тряслись… И, тем не менее, он как зачарованный не сводил взора с монаха.
— Я верный сын церкви, — бормотал он, причем голос его тоже дрожал, и слова были едва слышны. — Все меня знают таким. Во всем Париже вряд ли кто скажет обо мне худое, господин коадъютор!
— Люди познаются по делам их! — отвечал монах. — Ныне наступило время, — продолжал он, возвысив голос и подняв руку с какой-то напускной торжественностью, — настал день спасения! И горе отщепенцам, Мирнуа! горе всем тем, кто берясь за плуг Господен, оглядывается назад, в сегодняшнюю ночь!
Несчастный старик совсем был подавлен этим выступлением, между тем как мадам де Паван, переводя взгляд с одного из говоривших на другого, казалось в своей ненависти к монаху готова была скорее взять сторону Мирнуа и простить его вину.
— Мирнуа говорил, что он может все объяснить, — нерешительно произнесла она.
Коадъютор моментально устремил свой жестокий взор на нее.
— Мирнуа, — сказал он мрачно, — ничего не может объяснить! Ничего! Пусть только он попробует объяснить!
И действительно, Мирнуа не произнес больше ни слова!..
— Идем, — сказал монах повелительным тоном, обращаясь к пришедшей с ним даме, — ваша сестра должна следовать за нами: дорога каждая минута.
— Но что… что это значит? — все еще колеблясь спрашивала мадам де Паван. — Разве опять грозит опасность?
— Опасность?! — воскликнул монах, выпрямляясь во весь рост, с прежней торжественностью. — Когда я с вами, мадам, всякая опасность исчезает! Я обличен сегодня Божественной властью жизни или смерти!.. Вы не понимаете меня? Сейчас вы убедитесь в этом. Готовы ли вы? Идам! Прочь с дороги, презренный! — выкрикнул он громовым голосом, направляясь к двери.
Но Мирнуа, заслонивший эту дверь спиной, к моему удивлению, даже не шевельнулся. Его широкое, мещанского типа, лицо было бледно, но в нем появилась твердая решимость. И странно сказать, я знал, что, задерживая мадам де Паван, он поступает дурно, но я сочувствовал ему! Грубый торгаш, презренное орудие Павана (так он мне представлялся) — он внезапно твердо произнес:
— Она не уйдет отсюда.
— Она должна уйти! — закричал монах, теряя прежнее самообладание. — Глупец! Сумасшедший! Ты не знаешь, что делаешь!
С этими словами он схватил Мирнуа за руку и, сделав резкое движение, отбросил его на несколько шагов в сторону от двери с такой силою, какой я и не предполагал в столь тощем теле.
— Глупец! — прошипел он, грозя торговцу своим длинным кривым пальцем, опять
— В самом деле, неужто? — холодный насмешливый голос, произнесший эти слова, принадлежал не Мирнуа, а донесся со стороны двери.
Монах отпрянул, как будто кто поразил его ножом. Я ухватился за Круазета и еле удержал сведенную судорогой ногу, которую хотел выпрямить, воспользовавшись внезапным шумом в комнате.
Говоривший был Безер! Он стоял в открытых дверях; его громадная фигура заполняла собой почти весь проем, а на лице была прежняя насмешливая улыбка. Мы все, как действующие лица, так и слушатели, до того увлеклись описанным здесь спором, что и не заметили, как он поднялся по лестнице. На нем был тот же черный, расшитый серебром, костюм, но сверху был накинут плащ, под которым сверкнуло оружие. Высокие сапоги со шпорами и большие перчатки наводили на мысль, что он собрался в дорогу.
— Разве так? — повторил он с насмешкой, окинув взглядом всех присутствующих, а также углы комнаты. — Так уж никто в Париже не смеет противиться вам? Подумали ли вы, любезный коадъютор, сколько народу в Париже? Весьма позабавило бы меня, да и присутствующих дам, которые должны простить мое внезапное появление, ежели можно было вас подвергнуть испытанию: скажем, поставить лицом к лицу с герцогом Анжу, или с большим человеком — мсье де Гизом, или, наконец, с адмиралом? да, да, с самим адмиралом?
Ярость и страх, вызванные неожиданным вторжением Безера и боязнью перед ним, отразились на лице монаха.
— Как вы попали сюда, и что вам здесь нужно? — спросил он хрипло и так сверкнул глазами, что, если б он был одарен способностью убивать взглядом, мы навсегда избавились бы в этот момент от нашего врага.
— Я разыскиваю тех самых пташек, которым вы недавно хотели свернуть шеи, мой друг, — отвечал ему Безер. — Они исчезли, и действительно должны быть птицами, потому что, если не попали в этот дом через это окно, то, должно быть, улетели на крыльях.
— Никто не видел их здесь, — решительно отвечал монах, желая поскорее избавиться от Безера (и как я благословлял его за эти слова). — От вас я сразу ушел сюда и был здесь все время.
Но Видам был не из таких людей, что верят на слово.
— Благодарю вас, лучше я посмотрю сам, — сказал он самым спокойным тоном. — Мадам, — продолжал он, обращаясь к мадам де Паван, — вы позволите мне?
Он не смотрел на нее при этом и не мог заметить охватившего ее волнения, иначе бы он догадался о нашем присутствии в комнате. К нашему счастью другие также не подозревали что она в заговоре с нами. Видам мерными шагами прошел по комнате и приблизился к окну, между тем как остальные, по-прежнему, стояли у дверей. Он отдернул занавесь и осмотрел каждую из металлических полос. Возглас изумления и проклятия вырвался у него. Решетка была невредима, а ему и не приходило в голову; что мы могли пролезть в узкий промежуток меж ними.