Волчье море
Шрифт:
По крайней мере, я сделал для себя кое-какие выводы.
Ольвару я нагородил столько лжи, сколько, как я думал, могло сойти мне с рук, когда мои люди примутся чесать языками. Под конец моего рассказа он стряхнул пену с усов, кивком попросил наполнить чашу снова и улыбнулся:
— Быть может, Скарпхеддин поможет вам, а вы ему.
— И с какой стати? — спросил я, и тут кто-то постучал по моему плечу. Я вскинул голову и увидел девушку с кувшином, полным пива. Она подошла налить мне по новой, бледная кожа, алые губы, румянец на щеках, длинные светлые косы. Такой не следует долго сидеть на здешней жаре.
Ее улыбка была ярче солнца, глаза как миндаль. Я таращился на нее, пока девушка не начала проявлять нетерпение.
— Если не подхватишь челюсть, пиво выльется. — С этими словами она ушла.
Ольвар нахмурился.
— Свала — фостриярла, из чужих краев. Она еще молодая и дерзкая, вечно себе на уме.
Больше ничего сказано не было, и я наблюдал, как другие женщины наливают пиво, предлагают хлеб из огромных корзин, северные женщины, в сорочках тонкой вышивки и головных уборах, позвякивая ключами и ножницами. И девушки тоже, как Свала, с непокрытыми головами — волосы убраны в косы.
Побратимы ухмылялись, краснели, покорно склоняли головы, когда их упрекали, что волосы и бороды нестрижены, а одежда нуждается в чистке и починке. И это те же мужчины, что гонялись за истошно вопившими сарацинскими женщинами в пыли Като Лефкары и овладевали теми прямо на улице.
Ольвар поведал, что Скарпхеддину нужны новые люди, ибо многие погибли в стычках с арабами. Он прибавил, что потолкует с ярлом и отведет нас к нему.
Я заметил брата Иоанна. Перехватив мой взгляд, монах присел рядом.
— У нас есть раненые, — сказал он Ольвару. — Найдется, кому помочь?
Ольвар улыбнулся и кивнул.
— Чары Торхаллы никому не превзойти, — похвастался он. Брат Иоанн нахмурился, и, вдруг сообразив, что говорит со священником Христа, Ольвар побледнел и попятился. — Конечно, есть и римские священники.
— Я имел в виду целителя, — промолвил брат Иоанн сурово.
Ольвар пожал плечами.
— Это к грекам, у них есть хирургеоны, некоторые даже мусульмане. Будучи добрыми христианами, большинство из нас с ними не якшаются.
Брат Иоанн встал и пошел прочь, недовольно качая головой. Ольвар явно смутился, но потом оживился и предложил отвести меня к Скарпхеддину. Мы с Финном и братом Иоанном договорились, что Козленка осмотрит лекарь, а затем я пригласил с собой Радослава и Сигвата. Другим, я решил, лучше оставаться на берегу.
Дождило, но уже было тепло и становилось того теплее, когда мы тронулись в путь, вместе с целым шествием женщин, девушек и мужчин, несущих большие корзины, по-прежнему полные хлеба. Ольвар сказал, что так они поступают каждый день, их обязанность кормить войско.
Кроме того, он рассказал нам кое-что полезное о серкландцах.
— Они поклоняются пророку Магомету, — сказал он, — и каждому мужчине разрешено иметь четырех жен, если он в состоянии их обеспечить.
— Четыре женщины — это для меня, — хмыкнул Финн, — после такого-то похода.
— Служители Магомета, — уточнил Ольвар, — не пьют ни вина, ни пива, ни меда.
Квасир засмеялся, откинув голову, и другие присоединились к нему, ибо лицо Финна выражало всю глубину его душевных метаний: что важнее после морского перехода — женщины или выпивка.
Ольвар, смеясь, добавил:
— Я-то уверен, что древние боги не властны на этой земле, боги серкландцев и христиан тут сильнее. У серкландцев один бог, они называют его Аллахом. Христиане и иудеи тоже верят в единого бога, что сбивает с толку.
Я не сдержался и сказал ему и всем, кто меня слышал, что Всеотец повелевает этим миром, самыми глухими его уголками. Ольвару хватило совести покраснеть.
Суша покачивалась под ногами, как всегда бывает после морского плавания, и я то и дело спотыкался, но, по счастью, ни разу не упал, покуда мы шагали по каменистой пустоши с редким кустарником, над которой витал тяжелый запах прибитой дождем пыли. Отойдя совсем недалеко от берега, я уже заскучал по соленому морскому ветру. На гребне холма над селением я остановился и оглянулся, рассчитывая увидеть «Сохатого», но тот затерялся в скопище мачт.
Стало заметно жарче, хотя солнце едва проглядывало сквозь дымку, будто плескалось в рассоле, и мы вспотели в наших кожаных сапогах и шерстяных одеждах, вышагивая по пыльной зеленой местности, вдоль дороги, по которой в обе стороны двигались ослы, волы, повозки, люди в свободных балахонах до пят и солдаты в железе и коже.
Солнце начало клониться к дальнему окоему, когда мы наконец достигли вершины последнего холма перед Антиохией и увидели этот город. Скорее драгоценность из реликвария в лучах закатного солнца, или затейливое яство из тех, что продают в Миклагарде, сласть из сахара, красоту которой оттеняли черные горбатые холмы вдалеке и зеленые с золотом поля и пастбища внизу.
Когда мы добрались до моста через реку и главных городских ворот, очарование исчезло, на белых стенах проступили хорошо мне знакомые черные пятна ожогов. Запряженные волами повозки и ослы вереницей тянулись нам навстречу, а несколько курганов неподалеку обозначали братские могилы — верно, могилы врагов, так как их вершины были пусты: ни часовни, ни просто креста.
Стан северян располагался у реки, там, где стоял прежде храм мусульман, называемый мечетью. Стратегос передал эту землю Скарпхеддину во временное владение, но Скарпхеддин не был глупцом: я увидел повсюду вокруг развалин мечети пестрые палатки, из полотна полосатых парусов, явно напоминавшие ярлу о том, что он потерял.
Он знал, что не все мусульмане враждебны, и не хотел оскорбить тех, кто еще оставался в Антиохии, осквернением их святыни; однако никто не догадался бы, сколь хитроумен этот ярл, увидев впервые бывшего правителя Ракнехаугена в Норвегии.
Меня привели в его шатер, где он сидел на высоком месте, по бокам высились гордые носы драккаров. Некогда он был могущественным человеком, но ростом не отличался. А ныне и вовсе превратился в тонконогий бочонок пива, одетый в платье цвета моря в ясный день, и в его волосах седины было больше, чем рыжего.