Волчье море
Шрифт:
На самом же деле ему подчинялся только правый край правого крыла, то есть все северяне, часть греческих лучников и легкая пехота. Вполне возможно, ему больше никогда не поручат командовать — благодаря нам.
— Нам бы пригодились такие знаки, — проворчал Квасир, кивая на разноцветные пучки на шлемах и щитах, когда мы опустились на колени, глотая пыль и пытаясь разобраться в происходящем. Я согласился, ведь даже дружина Бранда, его дренг,понавесили на ножны и щиты красно-черные шерстяные пряди — три рога
В конце концов мы нашли способ выделиться: разодрали на полоски грязно-белое полотнище, которым я прикрывал свою кольчугу, и велели побратимам повязать эти полоски на предплечья.
Мы стояли, опираясь на щиты, и поголовно потели, а я все старался понять, что нам собираются поручить.
Похоже, северян построят общим строем, люди Бранда и Скарпхеддина бок о бок, глубиной в три ряда; так и распорядился Скарпхеддин — вежливо, ибо я был ему ровней, тоже ярл, пусть у меня насчитывалось всего сорок четыре человека. Мы встали тремя рядами, впереди воины в кольчугах — мы звали таких обреченными, — копейщики во второй и третьей линиях, а горстка лучников осталась в стороне, чтобы следовать приказам Скарпхеддина.
Позади, в нескольких сотнях шагов от нас, в клубах пыли разместились, ряд за рядом, лучники Великого Города, воткнувшие стрелы в землю перед собой, чтобы удобнее было их брать.
Впереди суетились легкие пехотинцы, поднимая ту самую пыль; они были вооружены метательными дротиками с навершиями в кожаных колпаках, промазанных изнутри пчелиным воском. Слева от нас, подпирая крайних левых нашего строя, стояли потные северяне Скарпхеддина. Правее расположились легкие конники, лучники и копейщики; лошади изнемогали от зноя, а вонь конского навоза и мочи грозила удушить.
Сзади загомонили, и все принялись выворачивать шеи, но Финн прикрикнул на чрезмерно любопытных.
Появились греки-рабы, катившие тачку с пузатым бочонком. Они скупо отмеривали воду, по нескольку глотков, но и этому мы были рады. За рабами шагал священник, он размахивал маленьким пахучим кадилом и что-то напевал, опуская серебряный крест в чашу и брызгая вокруг себя.
Брат Иоанн, настолько пересохший на жаре, что и сплюнуть не смог, перевел нам греческую молитву. Сам он пить не стал, несмотря на жажду.
— Узрите же, причастившись святой воды от благословенных и наисвященнейших реликвий Страстей Христовых, истинного Господа нашего, — драгоценнейшего деревянного Истинного Креста, прободающего копья, чудотворного тростника, живительной крови, что вытекла из Его раны, священной плащаницы, богоносного савана и прочих реликвий Его Страстей, — узрите же ниспосланное вам и окропите одежды свои, и да снизойдет на вас Божественная сила свыше.
— Святая вода от василевса против неверных. — Квасир сглотнул и поморщился. — Я-то думал, она на вкус как мед, а не как теплая овечья моча.
Я вкуса не заметил, будучи слишком поглощен мыслями о «прободающем копье»: уверен, настоящее копье у Мартина — или у того работорговца, Такуба. Так о каком
Вдалеке хрипло взревели трубы, и я услышал, как греческие командиры легкой пехоты, той самой, которую называли «зайцами», завопили на своих, чтобы те снимали колпаки с наверший дротиков.
В нашей линии загрохотали барабаны, послышался клич: «Тидей! Тидей!» — а затем из клубов пыли выскочили галопом конные, все в красных плащах и перьях, важные и гордые собой.
Двое из них держали огромные мечи, слишком большие, чтобы сражаться ими, явно какие-то знаки власти, и еще громадный стяг с женским ликом — брат Иоанн сказал, что это Богоматерь Влахернская. Третий всадник вез багряный стяг с вытканным на нем белым квадратом- мандилионом.Брат Иоанн объяснил, что это саван Христа, и на ткани запечатлелось его лицо.
Впереди несся верзила со стягом шире простыни — лабарум, — и на этом стяге красовался знак Великого Города. Брат Иоанн сказал, что это священный знак, принятый императором Константином, который назвал Великий Город своим именем.
Знак, судя по всему, толковался как «Сим побеждаю», но для нас он выглядел словно сочетание рун Вуньо и Гебо, которые читались как «дар успеха». А это не то же самое, мрачно заметил Сигват. Гебо — руна грез, ее действие нельзя обратить вспять, то бишь она, быть может, и сулит успех, но дорогой ценой.
Как клич к битве, этот стяг изрядно проигрывал нашим «кормушкам орлов» и «крушителям людей», зато его благословили главные жрецы Белого Христа. Как сказал Квасир, мы просто не можем потерпеть поражение, со всей этой святой помощью, раз уж на реликвии Миклагарда вылили, похоже, целую Фаросскую купель.
Следом за знаменосцами скакал крепко сбитый коротышка, верхом на огромном белом коне под багряной попоной. Он махал рукой в ответ на приветственные крики и единственный был в ярко-красных кожаных сапогах почти до колен.
— Это и есть их полководец? А почему «Тидей»? Думал, его зовут Иоанн, — проговорил Хедин Шкуродер, стоявший слева от меня.
— Смотреть не на что, прыщ прыщом, — бросил Финн.
Командир самого многочисленного и могучего войска на свете остановился, перекинулся словечком с нашим таксиархом, потом развернулся и поскакал обратно, а крики «Тидей!» прокатывались волной по рядам, когда он проезжал мимо.
— Какой, на хрен, Тидей? — проворчал Квасир. Брат Иоанн подался вперед, его глаза покраснели от пыли.
— Это древний герой, который сразил в одиночку пятьдесят врагов, по словам Гомера.
— А этот Гомер не говорил, что врет как сивый мерин?
— Придержи язык, не то и другого глаза лишишься.
В этот миг Сигват выступил из строя и поднял руку; ворон расправил крылья, вцепился когтями в запястье хозяина, взъерошил перья, разинул клюв и прокаркал, совершенно отчетливо: «Берегись!»