Волчье море
Шрифт:
Чьи-то руки подхватили меня, поставили на ноги. Чернобородое лицо зашлось в крике, слюна брызнула мне в глаза. Я хотел обойти его, добраться до убийцы, выяснить, кто он, но Черная Борода ткнул меня под ребро, отчего я вздрогнул. Я ударил его, и внезапно все накинулись на меня, принялись колотить руками и ногами, пытались разорвать мою одежду, и поэтому я упал и обхватил руками голову.
Один, толстяк в лохмотьях, провонявших луком, наклонился, слегка расставив ноги и норовя вцепиться мне в волосы, и я отмахивался от его рук, словно от мух.
Вдруг нога в сапоге возникла между его ног, и толстяк истошно завопил, уже летя вверх тормашками по воздуху.
Вряд ли он когда-нибудь сможет снова ходить, скорее всего, останется калекой до конца дней.
Другой отскочил в сторону и бухнулся в стену, подняв клуб пыли. Остальные разбежались, и я увидел Финна, Квасира, Ботольва — это он пнул Луковицу — и прочих побратимов.
Еще я увидел убийцу, с ножом в руке, приподнимающегося с земли. Что-то было не так с его ногой.
— Держите его, — прохрипел я. — Он застрелил брата Иоанна… в переулке…
Убийца хромал прочь, но могучая длань Ботольва взяла его за шкирку, а Коротышка Элдгрим выбил нож из его руки, чтобы уже наверняка.
— Хейя, ты, задница, хватит дрыгаться, или я тебя придушу, — дружелюбно произнес Ботольв, держа убийцу так, что его ноги не касались земли.
Я распрямился и медленно встал, ощупал себя, чтобы убедиться, все ли цело. Ботольв пошел на свет, волоча за собой упирающегося убийцу. Когда все увидели его лицо, он перестал вырываться и обмяк — угрюмый, губы плотно сжаты.
Я понял, что женщину наняли заманить под нарочно повешенный фонарь и что брат Иоанн принял стрелу, предназначавшуюся мне. Убийца заставил замолчать женщину, когда все пошло наперекосяк, безжалостно прикончил ее в мгновение ока.
Увы, я был уверен, что это Старкад оставил одного из своих лучших людей, чтобы поквитаться со мной. Я думал так, покуда гнался за ним по всем этим крышам.
Но в руке Ботольва, будто пойманная акула на крюке, висел Косоглазый.
14
Церковь с гробницей Аарона выглядела скоплением белых домиков — отсюда, с плоской макушки холма, куда нас привела извилистая тропа. За спиной остались выжженные солнцем равнины со скудными кустарниками. Я глядел вниз, и мне чудилось, будто я плыву по враждебному морю, а под водой шныряет, подобный акуле, кто-то темный и злонамеренный.
Солнце било наотмашь, как молот Тора, поля уже не радовали глаз зеленью, чахлые изгороди кренились, словно спьяну, торчали этакими редкими зубами в кроваво-красной пасти этой земли. Сплошное отчаяние, вот что собой представляет это место.
Показались Финн и Квасир, сопровождая какого-то типа в длинном одеянии, руки спрятаны в рукава, даже по такой жаре. Это оказался монах, судя по выбритой кругом голове; волосы его отливали сизым, как волчья шкура, но взгляд был пронзительным, как у молодого. Звали этого человека настоятель Дудон.
— Что ж, Торговец, — сказал Финн, — брат Иоанн этого не увидит. Жаль, верно?
— Он был занозой в заднице, — угрюмо согласился Квасир, — но это была наша заноза и наша задница.
— Я скорблю о вашей потере, — произнес Дудон. — И она вдвойне горька оттого, что ваш товарищ был моим братом во Христе и погиб от руки предателя.
Он говорил на северном наречии с легким диковинным пришептыванием; выяснилось, что родом он из Байе в Валланде и когда-то последовал за сыном Вильгельма Длинный Меч, когда этого юнца отослали в Байе из Руана, учить язык предков, ибо уже тогда северяне в тех краях — они именовали себя норманнами — мало-помалу забывали о Севере и перенимали обычаи франков.
С тех пор минуло больше тридцати лет, но Дудон неплохо помнил donsk Tunga, наш язык, и только порой запинался на отдельных словах.
— Убит одним из наших, — прорычал Финн. — В спину, безоружный! Твоему Богу, должно быть, надо поставить лишних свечек, чтоб он принял такую смерть — сам знаешь, мы называем ее соломенной?
Дудон улыбнулся и покачал головой.
— Для Господа нашего все смерти едины, — сказал он и, по счастью, не стал христарадить, как я опасался. — В конце концов, это церковь Аарона, лишенного своего сана собственным братом, Моисеем, по велению Божьему, и умершего от позора и горя. Однако же он был принят в лоно Христово.
Не знаю, вправду ли брат Моисея опочил тут или нет, но это не имело особого значения. Мы пришли сюда по двум причинам: во-первых, брат Иоанн не пожелал бы похорон в любой греческой церкви патриархата Йорсалира; во всем городе не нашлось, не считая хилых несторианских и яковитских часовен, достойной Христовой церкви для нашего товарища.
Второй причиной был Ибн аль-Бакилани аль-Дауд, наместник города Йорсалир, правивший от имени Икшида, Мухаммад ибн Туга, правителя Египта, Сирии и Палестины, — как он сам утверждал.
Я слышал достаточно об аль-Дауде, чтобы понимать, сколь непрочно его положение: войск у него мало, а Икшид слишком занят, проигрывая войну против Фатимидов аль-Муизза. Не говоря уже о всех прочих местных царьках, что расплодились, точно черви, в умирающей плоти империи Аббасидов.
Нас в ту ночь окружили стражники, все в доспехах, шлемах и с копьями, их лица скрывали кольчужные бармицы, виднелись только глаза. Они явились, чтобы задержать нас — и не позволить толпе местных разорвать чужаков в клочья.