Волчье море
Шрифт:
— Итак, — сказал наместник. — Вы те самые руссы, о которых я слыхал, — наемники?
— Ну… — я перехватил его взгляд, поспешно заткнулся и лишь позволил себе заискивающую улыбку.
— Я дам тебе еды, снаряжения и письмо, из которого будет явствовать, что вы у меня на службе. Вы найдете и истребите этих разбойников. Мои солдаты нужны мне в городе. — Он погладил бороду. — Когда я узнаю — а я узнаю, поверь, — что они рассеяны или мертвы, а их вожаки казнены, вы сможете вернуться за наградой. Решите иначе — что ж, тогда я, скрепя сердце, разберусь и с ними, и с вами. А поскольку это потребует многих хлопот и расходов, не ждите от меня милосердия.
Я задумался. О размере платы не было сказано ни слова; поглядев на него, я понял, что уточнять не стоит, что нам придется довольствоваться любой наградой, какую они сочтут возможной. Так или иначе, наши жизни в их руках.
Но письмо может оказаться полезным в землях к югу от Йорсалира. Аль-Дауд словно прочел мои мысли и кивнул:
— Хорошо. Так и поступим.
— А Хальфред?
Наместник изумился моему вопросу.
— Он виновен в убийстве. Мы повесим его в клетке на стене, в назидание, и все люди Книги будут бросать в него камни, покуда он не умрет. Так осуществится правосудие, по воле Аллаха.
Мне позволили увидеть Хальфреда, прежде чем выпустили меня из башни, — проводили в жарко натопленную каморку, где он лежал на тюфяке, весь потный. С ним обращались сносно, позаботились о сломанной ноге и даже дали какое-то снадобье против боли — после того как силой вытянули из него все, что он знал.
— Ну, — протянул я, когда он повернулся ко мне лицом; выдубленная ветром и морем кожа не скрывала бледности, глаза казались серыми, как летнее море, — один глядел за плечо, а второй уставился на меня.
— Ну да, — ответил он со вздохом. — Сдается мне, удача меня оставила. Локи постарался, точно. Я-то надеялся вернуться домой с прибытком.
— Что Валант пообещал тебе и чего ради? — спросил я, присаживаясь рядом с ним, поскольку сесть, кроме пола, было не на что.
— Сто унций серебра, — ответил он. — Цена тридцати молочных коров. — Выражение моего лица заставило его хрипло хмыкнуть. — Знаю, не так чтобы много, но после пяти лет в каменоломнях цена казалась приемлемой. Во всяком случае, этого от меня потребовали, когда ты одурачил греков и украл тот кожаный мешочек, а не доставил его по назначению, как было условлено.
Целую вечность назад. Я вспомнил, как мы тащились по берегу к «Сохатому», прикрываясь щитами, и вдруг стрела вонзилась в мой щит с тыльной стороны. Теперь я знал, кто ее послал; что ж, он почти сумел выполнить поручение. Одину, похоже, я зачем-то нужен, пусть и чтобы изводить.
— Ты долго тянул, — сказал я.
Он пожал плечами.
— Попробовал пару раз, — признался он с кривой ухмылкой, и мне вдруг вспомнилось, как он смотрел на меня в Като Лефкаре, — тетива натянута, стрела наложена, взгляд как у мальчишки, попавшегося в кладовой с медом на губах. — Когда мы сбежали от Валанта, я прикинул, что оно к лучшему, что ты приведешь нас всех к тому кладу. И решил тебя пощадить.
— Ага, — сказал я. — Ждешь благодарности?
Он словно не услышал мой вопрос.
— Я даже был готов прикрывать тебе спину в той стычке под Алеппо. Мне тогда изрядно повезло, хотя та сарацинка была вовсе не принцесса, или вольного нрава, потому что мои ятра с тех пор чешутся не переставая.
Мы оба усмехнулись воспоминанию, хотя меня переполняло сожаление о впустую потраченном времени.
— Потом стало ясно, что ты спешишь за сокровищами, и почудилось, будто мы обречены сгинуть в этой раскаленной печи. Люди в лагере Красных Сапог хотели тебя умертвить, даже если ты вернешь тот кожух. Я согласился, что это разумно, но даже так… уж больно приятно было слушать твои байки о серебре. В конце концов я посчитал, что байки и есть байки. После твоей смерти я собирался вернуться на Кипр за наградой от Валанта, он-то сулил настоящую добычу.
Уж конечно, подумал я, но ты бы, скорее всего, снова очутился в каменоломне, на сей раз ослепленный. Еще мне пришло на ум, что вряд ли он действовал в одиночку, но когда я спросил, он покачал головой.
— Никаких имен. Я унесу их в могилу.
— Тебе виднее, — ответил я, ощущая горькое разочарование, — тут я ничем не могу помочь. Дома нужно кого-нибудь известить о твоей смерти?
Он снова покачал головой.
— Если такова судьба, которую сплели норны, так тому и быть, но сага не слишком хороша, чтобы передавать близким. Да, мне жаль нашего святошу.
Я кивнул, сочувствуя ему, вспоминая наши былые дела. А потом он уничтожил всю мою печаль.
— Этот коротышка мне вовсе не нравился, — сказал он угрюмо, — но я нарушил свою клятву Одину и подозреваю, что единственным золотом, какое я увижу, будет золотой мост Гьяллар, что ведет в Хель. А раз я убил священника, и Христос меня тоже не примет.
Это было чересчур. Я встал и отошел к двери.
— Скажу ярлу этого места, чтобы тебе голову положили на бедро, — ответил я резко. — Он вряд ли захочет, чтобы твой призрак шлялся по городу. Не больше, чем я хочу, чтобы он преследовал меня, покуда мы тут.
— Проваливай, юнец. Жаль, что я убил не тебя.
— Надо было зажмурить косой глаз, когда целился, — мстительно сказал я и ушел, но черный пес отчаяния следовал за мной всю обратную дорогу к своим: отчаяния оттого, что он и другие нарушили нашу клятву, и сосущая пустота при мыслях о брате Иоанне.
Теперь Братство разделилось, и от него осталась разве что тень былого единства.
Тот же черный пес выбежал за нами через ворота в южной стене Йорсалира, их называют Мусорными, ибо сквозь них вывозят городские отходы и отбросы; мы оценили это обстоятельство, и черный пес получил щедрую подачку желчи.
Он плелся вместе с нами все два дня к этому скоплению белых домиков, где служила горстка священников, достойно принявших бренное тело брата Иоанна.
Настоятель Дудон, окончив проповедь, ушел, а мы с Финном и Квасиром присели в теньке. Наш единственный оставшийся верблюд и парочка мулов, которых я купил, вяло жевали траву под самодельным навесом. Даже мухи не надоедали, кружились медленно и лениво, почти не беспокоя Квасира, пока тот ел плод, который монахи называли золотым яблоком, и бросал кожуру в шлем.