Волчье поле
Шрифт:
— Битве? Откуда же? Для того в Юртай и собрались, чтобы никакой битвы не было…
— Быть скоро битве, — настойчиво повторил Предслав. — Ни ты, княже, ни Гаврила Залесский, ни даже хан Обат ничего тут не сделают. Быть битве. Пришла пора.
— Откуда ж знаешь? — неожиданно хриплым голосом спросил Арсений Юрьевич.
— Ведаю, княже. Сын Господний мне сон послал. Не словеса словесить надо, а мечи точить да копья вострить.
— С такой-то силушкой — неужто ты в Лавре останешься?
— Останусь? Зачем обидное говоришь, княже? —
— Знает? Что знает?
— Что быть битве. — Предслав спокойно облокотился на жалобно скрипнувший венец. — И что мне там быть Длань велит.
Казалось, князь хотел сказать что-то еще, но сдержался. Твереничи шагали к воротам, однако спиной и затылком Обольянинов по-прежнему чувствовал взгляд инока — спокойный, умиротвореный, словно Никита-Предслав и впрямь точно знал, что и где ему предстоит сделать.
И не только знал, но и ничуть не сомневался ни в том, что это сделать надо, ни в том, что он сможет.
Глава 4
Возвращение в Тверень получилось невеселым.
Для начала обрушился мост. Ни с того ни с сего, надежный и прочный мост на выезде из Лавры. Заскрипел вдруг и пошатнулся, едва только на него вступили первые из конных твереничей. Спасибо Длани-Хранительнице, успели подать назад, никто не погиб, никого не завалило. Кинулись искать злоумышленников — однако нет, не подпилены столбы оказались, не подрыты. Просто надломились. Почему, отчего — кто ведает?
Прибежал отец-эконом, да только руками развел.
Делать нечего, пришлось возвращаться.
Среди тех, кто первыми бросился починять рухнувшее строение, Обольянинов заметил инока Никиту. Тот спокойно шагал, однако шаг его оказывался мало что не быстрее бега иных трудников.
В Лавре князь Арсений закрылся с митрополитом. О чем они говорили добрых полдня, никто так и не узнал, даже ближние бояре, но вышедший провожать твереничей владыка роскский казался темнее ночи..
…Однако исправили мост трудники, и твереничи выступили наконец домой. Ехали, повесив головы, и, словно отвечая мрачным мыслям путников, испортилась погода. Ясные морозные дни сменились хмарью и ненастьем, над лесами, градами и реками завывали студеные ветры, низкие тучи щедро сыпали снегом на оцепеневшую землю.
Княжий поезд поневоле тащился медленно, увязая в быстро наметаемом снегу — даже речной лед перестал быть надежной дорогой. По ночам сквозь метель пробивался волчий вой, упорно преследовавший тверенский отряд.
Дорогой бояре спорили, князь отмалчивался, все больше ехал впереди, в сопровождении лишь одного Орелика. Начальник старшей дружины не нарушал покой князя — в отличие от друзей-советников, а Арсению Юрьевичу, похоже, сейчас хотелось именно тишины.
— Молчит… — проворчал Олег Творимирович, в очередной раз безуспешно попытавшийся подъехать к князю. — Мол, домой вернемся, там и станем решать, а сейчас помолчать хочу.
— Нельзя ему в Орду ехать, — непреклонно заявил Обольянинов. — Убьют ведь, чего себя обманываем.
Кашинский, Обольянинов и Верецкой дружно взглянули на Годуновича, однако на сей раз хитроумец только опустил голову.
— Убьют, — вполголоса подтвердил он. — Чего Болотичу и надо.
— Нельзя ехать, — только и смог повторить Анексим Всеславич. Была еще надежда, что Ставр что-нибудь да измыслит. Но если уж и он говорит — «убьют»…
— Юрьевича ж разве переубедишь, — буркнул воевода. — Себя во всем винит.
Четверо бояр переглянулись. Что оставалось делать? Исполнить княжью волю и отправиться на верную погибель? Смерти никто из них не боялся, но спасет ли она Тверень да и остальную Роскию?
Так и ехали под волчий вой да собственные черные мысли.
Никого не стал слушать князь Арсений Юрьевич Тверенский. Ни бояр, впервые дружно павших пред ним на колени; ни жены, почерневшей от горя и лежавшей, словно при смерти; даже от детей он отвернулся, только одинокая слеза по щеке скатилась.
И бояр всех дома оставил, несмотря на обещание, данное не где-нибудь, а в Лавре. Юный Святослав Арсениевич усаживался княжить на Тверени. Оставались набольшие советники. Оставался воевода Симеон, оставалась большая часть старшей дружины. Сперва князь выкликнул охотников ехать с ним, но, когда, как один, вызвалась вся дума, все воины во главе с Ореликом, стукнул кулаком по столу, бросил в сердцах, что Тверень без крови живой оставлять нельзя, и сам стал отбирать себе в посольство — молодых, несемейных, не единственных сыновей у живых родителей или же тех, чьи отцы-матери уже отошли ко Длани.
Отказал он и Анексиму Обольянинову. Мол, незачем тебе туда, боярин, случись что — сыну моему понадобишься.
И уехали. Провожать князя вышла, наверное, вся Тверень. Княгиню Елену вывели под руки, но на людях она не пролила ни слезинки. Весь путь до самых ворот забило народом, бабы плакали, мужики стояли понурившись.
— Да что такое с вами?! — осерчав, крикнул князь с седла. — Чего живым меня хороните?! Вернусь я, вернусь, вам говорю!
— Не езди, княже! — вдруг выдохнула толпа, словно один человек.
Никто не сговаривался, знака не подавал — нет, поистине сама Тверень заговорила сейчас со своим князем.
— Не езди!
Арсений Юрьевич, казалось, растерялся. Толпа стояла плотно, смыкались ряды тулупов и женских цветастых платков.
— Опомнитесь, неразумные! — возвысил голос владыка Серафим. — Князь Арсений Юрьевич за всех вас в Юртай едет, не просто так! Всей земле он заступник, не может он здесь сидеть!..
Трудно сказать, что подействовало — слова ли епископа, насупленные ли брови князя или мрачно-обреченный вид его немногочисленной дружинки, окружавшей санный обоз, груженный дарами да припасом в дорогу.