Волчье время. Продолжение
Шрифт:
– Удобно, - усмехнулся Льюберт.
Молчаливый окончательно поверил в то, что новый человек и его лошадь не представляют для них никакой угрозы, и, умчавшись далеко вперед, вынюхивал что-то в покрытой инеем траве. В голове у Дарнторна уже начинали тесниться мелочные бытовые мысли - что собрать в дорогу, как объяснить Лэру, что он должен взять в столицу Молчаливого, и на кого теперь оставить Бейнора Дарнторна, даже в изгнании сохранившего поистине аристократическую неспособность позаботиться о собственных потребностях. Последней мыслью Льюберт поделился с Юлианом Лэром. Тот небрежно отмахнулся.
– За него не беспокойся. До твоего возвращения поступит под надзор наместника в Бейн-Арилле, и все дела. Будет жить даже лучше, чем в Торнхэле.
"Это уж наверняка" - мысленно согласился Льюс. За время его добровольного заточения любящий дядюшка едва не уморил его упреками - мол, если бы Льюберту не вздумалось из идиотского каприза жить в полуразрушенной усадьбе, их обоих поселили бы в доме наместника, где они пользовались бы заслуженным
Мысль о том, что завтра в то же время он уже избавится от дяди, неожиданно вызвала у Льюса острую, мальчишескую радость - как в Лаконе, когда кто-то из наставников заболевал слишком внезапно, чтобы ему успели подыскать замену, и ученики, ликуя, расходились по своим делам. Наверное, такие легкомысленные ассоциации в нем вызывал идущий рядом Лэр. Но, как бы там ни было, настроение у Льюса продолжало беспричинно подниматься, и, когда они выбрались на опушку леса, он с особой нежностью взглянул на темный силуэт полуразрушенного замка.
Юлиан замедлил шаг, с вежливым изумлением разглядывая то, что войско Наина Воителя оставило от замка Дарнторнов. Льюс делал вид, что он не замечает настроения своего спутника, но в глубине души он должен был признать, что простодушное удивление Лэра греет его самолюбие.
– Добро пожаловать в Торнхэл, - с усмешкой сказал он.
Вызывая Рована Килларо в магистрат, Юлиус не был до конца уверен в том, что тот придет. Обладающий, как и все трусы, обостренным чувством приближающихся неприятностей, Килларо вполне мог почувствовать, что беспричинный вызов в городскую ратушу не обещает ему ничего хорошего, и под каким-нибудь предлогом уклониться от опасного визита, а возможности советников - и даже главы городского капитула - не простиралась настолько далеко, чтобы приказать доставить нужного человека силой. Но все сомнения Юлиуса Хорна оказались напрасными. Килларо не только пришел в магистрат, но даже, для разнообразия, додумался оставить своих спутников - полдюжины громил из Братства Истины - в трактире через улицу, чтобы те не мозолили людям глаза, торча у входа в ратушу.
– Я пригласил вас в магистрат, чтобы посоветовать вам покинуть город, - Юлиус смотрел в лицо своему гостю, и поэтому заметил, как злобно сузились его глаза. Но это продолжалось лишь одну секунду, а потом Килларо мастерски состроил изумленную гримасу.
– Почему? Разве я сделал что-нибудь дурное?
– притворяясь сбитым с толку, спросил он.
"Тебе лучше знать", подумал Юлиус. За несколько последних лет он привык считать Килларо лицемером, который разыгрывает одержимость ради тех немалых выгод, которые приносила эта роль. Но иногда у Юлиуса все-таки мелькала мысль - а что, если Килларо в самом деле думает именно то, что говорит?.. Хорн не считал себя особо впечатлительным, но от таких предположений его всегда пробирал озноб.
Своим сторонникам Килларо говорил, что до приезда в Адель он служил в Доме милосердия в Бейн-Арилле и помогал выхаживать больных, но мессер Ирем позаботился о том, чтобы его настоящая биография выплыла на свет, и следует признать, что эта биография была довольно-таки жалкой. Рован начинал, как и десятки его сверстников - сначала ученический контракт, потом звание подмастерья. А вот дальше пошло хуже. Будущий лидер "Братства Истины" работал спустя рукава, и его мастер выставил его за дверь. Он поступил в другую мастерскую, но и новый патрон был им не слишком-то доволен. Осознание того, что в мастерской его не уважают, вероятно, сильно грызло его самолюбие, так как свободное время Рован начал проводить в одном из тех трактиров, где по вечерам собирались местные любители люцера. Разумеется, назвать "люцером" то, что содержатели подобных заведений сыпали в жаровни, было бы большим преувеличением - на щепоть аварского дурмана там приходилась целая горсть других трав и просто мусора. Но эта смесь способна была вызывать галлюцинации и затуманивать сознание, а большего гостям подобных заведений и не требовалось. Заплатив хозяину, они плотным кружком сидели возле маленькой жаровни и вдыхали дым, а потом спали прямо на полу. За постоянные прогулы и за то, что он все время спал с открытыми глазами, Рована Килларо вышибли из мастерской, но он еще по меньшей мере восемь месяцев таскался по трактирам и вдыхал люцер. За это время он распродал все, что у него осталось от родителей. Во всяком случае, когда он оказался в Доме милосердия - отнюдь не как помощник Белых братьев, а как человек, нуждавшийся в их попечении - у Рована Килларо не осталось никакого личного имущества, кроме рубашки и штанов.
У Белых братьев Рован провел почти год. Должно быть, они слишком много говорили с ним о вере, потому что из их Дома Рован, никогда не проявлявший интереса к философии или религии, вышел, горя желанием служить Создателю, и быстро сколотил вокруг себя кружок сторонников. Юлиус Хорн не сомневался в том, что именно последнее обстоятельство сыграло для него решающую роль и навсегда определило его новую стезю.
Килларо был из тех, кто постоянно и ревниво требует от окружающих внимания и уважения. Еще не сделав ровным счетом ничего, чтобы завоевать признание, люди такого типа уже ждут, чтобы все остальные, затаив дыхание, внимали каждому их слову и мгновенно признавали их главенство над собой. Разумеется, реальность в большинстве случаев не отвечает их желаниям и приводит таких людей в состояние мучительного раздражения. Юлиус Хорн подозревал, что та исступленная ненависть, которую в Килларо вызывал дан-Энрикс, объяснялась вовсе не "кощунством" книги Отта - просто Ровану была невыносима сама мысль, что другой человек может приковывать к себе столько внимания и занимать в сердцах своих сторонников такое положение, как Меченый. Положим, Юлиуса это тоже раздражало, но по совсем другой причине - он-то знал истинную цену Криксу, и вдобавок его всегда огорчала в людях эта склонность отыскать себе героя, наделить его всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, и, обмирая от восторга, преклониться перед ним, чтобы потом, поняв свою ошибку, с дикой яростью втоптать вчерашнего кумира в грязь. Тогда как Рован - Хорн не сомневался в этом не минуты - страстно жаждал быть таким кумиром и бесился, главным образом, от зависти.
До появления книги Отта Рован, как было доподлинно известно, посвящал большую часть своих публичных выступлений выпадам против женщин, отрицающих волю Создателя, который предназначил их для материнства и заботы о семье. Килларо слушали охотно - многие в Бейн-Арилле считали оскорбительным, что Галатея Ресс и Лейда Гвен Гефэйр, действуя в полном согласии и оказывая друг другу постоянную поддержку, осуществляют реальную власть в Бейн-Арилле и Гверре и диктуют свою волю магнусу и герцогу. Килларо, как любому неудачнику, чужой успех всегда казался оскорбительным, а то, что в данном случае влияние и власть достались женщинам, казалось оскорбительным его мужскому самолюбию. Не приходилось сомневаться, что до появления Килларо очень многие ругательски ругали "двух проклятых баб" в пивных, но Рован оказался первым, кто додумался, что, если избегать имен и списывать свое негодование на благочестие, то можно беспрепятственно высказывать свои идеи на базарах и не площадях. Немалую роль в успехе Килларо играла и его способность воспламеняться от собственных слов и накалять свою аудиторию. Но все же эта ситуация так и осталась бы проблемой городских чиновников в Бейн-Арилле, если бы в тот момент не вышла книга Кэлринна, и Рован, уязвленный славословиями в адрес Меченого, не избрал его главной мишенью для своих нападок. Это внезапно сделало его самым известным человеком в городе. Вчерашнего мастерового лично принял магнус Лорио Бонаветури, который выразил свое удовольствие по поводу того, что в городе еще остались истинные унитарии. Именно после этой встречи Рован вместе с дюжиной сторонников отправился в Адель, и там, на месте, стал сколачивать вокруг себя основу лиги, которая вскоре стала называться "Братством Истины". Не приходилось сомневаться в том, что деньги на подобную затею Ровану дал магнус, постоянно озабоченный идеями о том, как бы прибрать к рукам столичных унитариев.
– ...Я не намерен обсуждать, делаете ли вы лично что-нибудь дурное, - сказал Юлиус, нетерпеливо барабаня пальцами по гладкой полированной столешнице.
В городе было слишком неспокойно. Кое-кто до сих пор ходил пьяный от восторга и считал, что вместе с Меченым в Адель должен прийти Золотой век. Часть унитариев, еще вчера плевавшихся на книгу Отта, теперь уверовала в то, что Крикс - посланник самого Создателя, а другая часть кипела от негодования на "ренегатов" и мечтала доказать единоверцам, что они жестоко заблуждаются. Кроме того, в Адель стекалось много пришлых, потому что прошел слух, что все больные исцеляются, едва пройдя через ворота города. Серьезных беспорядков, к счастью, пока не было, но мелкие стычки происходили ежедневно, и Хорн чувствовал, что ни совет, ни городская стража не способны контролировать ситуацию. Килларо становился неудобен, как горящий уголь в стоге сена.
Когда Юлиус попытался побеседовать о напряженной обстановке в городе с мессером Иремом, рыцарь прищурил свои светло-серые глаза, как будто собирался улыбнуться, но в последнюю минуту передумал. "Я три последних года слушал ваши заявления о том, что Орден превышает свои полномочия. Вы требовали, чтобы поддержанием порядка в вашем городе занимались не мы, а ваш совет и главы городских цехов, поскольку эту привилегию вам даровал Валларикс. Приятно видеть, что вы наконец-то поняли, что поддержание порядка в городе - это не привилегия, а головная боль, - небрежно сказал он.
– Надеюсь, вы не думаете, что теперь, когда вы снизошли до просьб о помощи, я все исправлю, как по волшебству?.." От этого разговора у Юлиуса остался неприятный осадок. Несколько последних лет совет боролся с Орденом и смог довольно сильно пошатнуть его позиции. Юлиус помнил, как он радовался каждому свидетельству того, что доминанты больше не имеют прежней власти в городе. Даже сейчас он не готов был упрекать себя за то, что разрушал построенную Иремом систему, потому что действовать иначе он не мог. Но в одном Ирем оказался прав - винить во всем аристократию и Орден оказалось куда проще, чем самим нести ответственность за ситуацию. А главное, попытка взять на себя пресловутую ответственность внезапно сблизила их с тем же Иремом - иначе с какой стати Юлиус сейчас пытался выставить Килларо из Адели?..