Волчица нежная моя
Шрифт:
– Случилось, спрашиваю?
– Случилось.
– Форс-мажор?
– Да нет, сила вполне преодолимая, только надоело все. Уехать хочу.
– Куда?
– В Англию.
– Тихая гавань?
– Надоели шторма.
– Тихая гавань, чужие горизонты… – Федосов неприязненно цокнул языком. – С тоски взвоешь.
– Не взвою.
– Взвоешь. Думаешь, там жизнь?.. Для своих, может быть, а ты чужой. Ну да ладно, сам все поймешь… Я так понимаю, тебе деньги срочно нужны, иначе бы ты не обратился… Я человек не шкурный, на чужом горе наживаться не хочу… – Федосов замолчал, в раздумье пальцами одной руки слегка сжал переносицу с безобразно бугрящимся
Гордеев невольно поморщился. Если человек с ходу отрицает какое-то дурное свое качество, значит, он точно им обладает.
– Но срочность сама по себе предполагает скидку… – все в том же стяжательском раздумье проговорил Федосов.
Гордеев отвел взгляд и стиснул зубы до хруста в них – так захотелось спросить, откуда этому проходимцу известно про срочность. Он же сам все и устроил – сначала Сотникова на него натравил, а когда тот сдал назад, получив на лапу, нанял специалиста по решению нестандартных вопросов. Но в последнем был виноват и сам Гордеев, если бы он сразу принял предложение Федосова, Сотников бы не пострадал.
Карты розданы, выигрышная комбинация на руках Федосова, но еще есть возможность избежать полного разорения, надо всего лишь остановиться и уйти, довольствуясь малым. И уйти без скандала…
– Восемнадцать миллионов долларов. Это первое и последнее слово, торг не уместен.
Гордеев хотел улыбнуться, но из-за спазма в мимических мышцах вышла гримаса. А предложение, в общем-то, его устраивало. С учетом всех строящихся объектов и взятых под них кредитов он оценивал свой бизнес в районе двадцати пяти миллионов долларов, но восемнадцать – тоже не плохо, куда больше, чем полцены.
– Если принимаешь предложение – по рукам, если нет – до свидания. – Федосов, казалось, ничуть не сомневался в привлекательности своего предложения.
Восемнадцать миллионов срочно и целиком – все это хорошо, просто здорово, но нет ли в этом подвоха? Гордеев должен был держать ухо востро.
– По рукам.
– Значит, будем готовить договор, – улыбнулся Федосов. – На бизнес, на дом…
– На дом?
– Да, в это цену входит вся твоя недвижимость. У тебя ничего здесь не должно остаться. Ничего. И сам ты должен уехать. Не должно тебя здесь быть, это условие.
Гордеев пожал плечами. Если подвох только в этом, он согласен. Родной город стал опасным для него, и ему никак нельзя оставаться здесь, он это понимал, поэтому мысленно уже расстался со своим домом, осталось только его продать.
Ветер, казалось, запутался в пышных темнохвойных ветвях, то в одну сторону качнет ель, то в другую, а она сердится, машет лапами, отгоняя проказника. Несильный ветер, медленный, но теплый, плотный, обнимающий, дул он из леса, выволакивая оттуда липкий запах свежей хвои. Оттуда же доносились птичий щебет и перестук дятлов. Чудное место – темнохвойный лес, крутосклонный берег реки, дом не самый большой, но в деревне поблизости лучшего нет и еще долго не будет.
Из клееного бруса дом, без единой хотя бы мало-мальски бросающейся в глаза трещинки, янтарного цвета и блеска. Можно было поставить его в два этажа, но Ира с большим трудом держалась на ногах, по дому она в основном перемещалась на инвалидной коляске с электроприводом, а лифт – удовольствие дорогое, поэтому Гордеев не стал поднимать дом вверх. Двенадцать метров в ширину, тринадцать в длину – более чем достаточная площадь для одинокой больной женщины.
Дом стоял на опушке леса; огораживая в свое время участок, Гордеев зацепил
Ира – натура тонкая, ранимая, с богатой фантазией, в этой жизни судьба ее не миловала, поэтому, быть может, она выдумала параллельную, выкрашенную в розовые тона реальность, в которой сейчас и могла находиться. Так это или нет, но Гордеев не окликнул ее, он всего лишь помахал рукой, привлекая к себе внимание. Она почувствовала его, не разгибаясь, повернулась к нему, заулыбалась.
Сорок шесть лет ей, а лицо, как у девочки, – нечеткие, как в подростковом возрасте, черты, детская наивность в них. Даже кожа нежность не утратила, хотя глаза уже и облепила паутина мелких морщинок, да и цвет уже не розовый, как в юности. А лицо симпатичное, и фигуркой она бы отличалась, если бы не церебральный паралич. Распрямить бы ее, расправить, приосанить – и замуж, но, увы, не судьба. Да и нельзя ей под венец, а то вдруг муж слишком умным окажется да приберет к рукам «сундук с яйцом и уткой», отданный Ирине на хранение.
Гордеев поцеловал сестру, помог добраться до кресла, сесть.
– А я тут огородом решила заняться, – запыханно сказала она.
– Я смотрю, ты не ходишь здесь, а летаешь, – улыбнулся он.
– Ну, не летаю! Но мне лучше! Свежий воздух, лес, деревянный дом. Я знала, что здесь мне станет лучше!.. А где Лера? – спохватилась она. – А Ярослав?
Ира жила вдали от города, путь до нее не самый близкий, два-три часа пути на машине – и она сама так хотела, и он только рад был убрать ее подальше от города. Лера с Ярославом были здесь только один раз, четыре года назад, на новоселье, а он бывал раз в два-три месяца, и всякий раз Ира спрашивала про жену и сына, как будто скучала по ним.
Ярославу здесь неинтересно, а Лера приехала бы, но Гордеев ее с собой не звал, не хотел. И сегодня по привычке отправился в путь без нее, но на этот раз он об этом пожалел. Так вдруг стало скучно без нее в дороге…
– Ярослав сейчас в Англии, а Лера… К Лере мы с тобой сейчас поедем.
Бабки подбиты, документы на продажу бизнеса и всего прочего составлены, осталось их только подписать, для этого и нужна была Ира. Он мог бы доставить документы сюда, но Федосов требовал ее личного присутствия, но везти его сюда нельзя. Ни его нельзя, ни нотариуса. Положение у Гордеева шаткое, следствие набирает обороты, счета, открытые на его имя, в любое время могут арестовать, а Ирину не тронут, поэтому пусть миллионы остаются за ней. Завещание давно составлено, и если с ней вдруг что-то случится, деньги перейдут ему на законном основании…
Документы подписаны, Ира уже в своей деревне, деньги на счет поступили, но не все прошло так гладко, как бы хотелось. То ли почувствовал Вершков неладное, то ли кто-то проинформировал его, так или иначе, он позвонил Гордееву и вызвал к себе в прокуратуру.
– Уезжать собираетесь? – спросил он, указательными пальцами массируя щеки.
И вид у него был такой, как будто зубы под ними болели. Но возможно, так он выражал свое отношение к Гордееву, показывая, как ему тошно от него.