Волчица нежная моя
Шрифт:
– Почему?
– А потому что у меня безвыходное положение! Мне валить отсюда нужно! Продать все и валить!.. У нас есть квартира в Англии, там и поселимся! – Гордеев скривился, вспомнив о лондонской квартире.
Он давно уже готовил себя к мысли о побеге и соломки себе подстелил. Но именно соломки! Кто-то виллы и даже замки в Лондоне покупает, а он приобрел жалкую двушку в районе Канари Ворф. Сын там сейчас обитает, но ему много и не надо, а у него запросы посерьезней.
И счет заграничный у него имелся, но там и полумиллиона фунтов не наберется. Не разорять надо было этот счет, как он это делал, вкладывая в бизнес, а пополнять, но уже даже локти кусать поздно.
– Так в чем же дело? Пока есть возможность, возьмем билеты и улетим.
Гордеев
– А бизнес? Он здесь без меня медным тазом накроется, тот же Федосов задавит… – Гордеев с хрустом сжал кулаки; бессильная злоба требовала выхода, но не находила его.
Поехать к Федосову и начистить физиономию? Но во-первых, ему намнут самому, а во-вторых, утопят по самую макушку, а он не мог допустить ни того, ни другого.
– Не слезут с меня. Пока не выведут из игры, не слезут. Выходить надо. И бизнес продавать. Хотя бы за полцены.
– Продай за полцены.
– Федосову?
– А есть варианты?
– Если быстро, то нет.
– А если он тебя обманет?
Гордеев снова сжал кулаки, на этот раз из его груди выкатилось утробное рычание, с каким сторожевой пес угрожает нападением. Федосов действительно мог обмануть, пользуясь безвыходностью положения.
– Если просто обманет, не страшно, главное, в кабалу не влезть, – в раздумье сказала Лера.
– Без ста граммов здесь не разберешься!
Хотелось бы, чтобы эта фраза прозвучала в мажорно-беспечном тоне, но, увы, ему не до шуток. И не сто граммов ему хотелось, а тупо надраться до полной невменяемости, скормить зеленому змию сомнения и страхи, заглянуть в глаза белой горячке и поделиться с ней своими соображениями.
Лера прибавила газу, машина, мягко впитывая в себя дорожные неровности, обогнала «Газель» с мигающими габаритными огнями, сошла с крайней правой полосы и припарковалась к бордюру под знаком. Стоянка запрещена, но возможный штраф за нарушения правил дорожного движения ее сейчас не пугал, да и он сам подумал о нем с горькой усмешкой.
Придорожный газон с затхлой травой перечеркивала наискосок тонкая, с комьями грязи на ней тропинка, Лера даже не задумывалась, идти по ней или нет. В обыденной ситуации она бы и под знаком не остановилась, а сейчас и газон в неположенном месте пересекла, и в магазине переступила через себя – не постеснялась взять бутылку коньяка, запить и закусить к ней, с этой добычей и вернулась в машину.
– Ты правильно меня поняла, – вынимая пробку, поощрительно улыбнулся он.
– Тебе нужно успокоиться, – щелкнув ремнем безопасности, улыбнулась она.
– А тебе? – Он протянул ей бутылку.
Лера в раздумье пожала плечами, одной рукой она плавно провела по рулю, пальцами другой коснулась брелока на ключах. Нельзя ей пить, это даже не нарушение, а преступление. Но и Настя не должна была выпивать тогда, у Дворца культуры, в пьяной веселой компании, а она сначала портвейном накачалась, потом армянский коньяк сжег предохранители в ее голове, и Миша получил самую лучшую ночь в своей жизни. Лера не шла ни в какое сравнение с Настей, но, глядя на нее, Гордеев почему-то вспомнил тот давний, не истлевающий в памяти момент. И Лера как будто что-то почувствовала. Она взяла бутылку и, настороженно глядя ему в глаза, приложилась к горлу; скривилась, сделав глоток, но конфету из коробки не взяла, хотя он предложил. Передала ему бутылку, провела внешней стороной ладони по губам и, глядя на дорогу сквозь слезящийся прищур, продолжила путь.
Он благодушно усмехнулся, глядя на жену, надо было голову ей подставить, пусть занюхает. Настя так делала… В тот вечер…
К Насте надо бы съездить, поговорить, узнать, какая вожжа сподвигла ее на выяснение
Гордеев сделал несколько глотков, закусывать не стал – нарочно впустил сладкую, но резкую горечь в нос, поморщился, принимая ощущение. Достал из кармана пиджака сигарету, одну из двух, которые он стрельнул у адвоката, вжал в гнездо прикуриватель. Лера вопросительно повела бровью, он отмахнулся – не в его положении сейчас думать о здоровье. Как все наладится, так он и бросит курить, тем более это легко, если верить Марку Твену…
Он с наслаждением выкурил сигарету, смешивая табачный дым с глотками коньяка, ополовинил бутылку… Не до Насти ему сейчас, но разве она не близкий человек? С Лерой он делится своей бедой, советуется, может, и Настя подскажет что-нибудь умное? Может, бросит своего мужа и уедет с ним куда-нибудь в тмутаракань. Он согласен…
А как же Лера?
Он закинул голову, приставил к губам горлышко бутылки, остановился только на последней капле. Открыл окошко, собираясь выкинуть бутылку в придорожные кусты, но передумал. Нельзя же вести себя всю жизнь, как скотина!.. Бросил бутылку под ноги, откинулся в кресле, закрыл глаза. Немного подумав, отвел в сторону руку – в попытке накрыть ладонью коленку жены, но не дотянулся. Слишком широкая машина, в «семерке» все было гораздо проще. Он помнил, как положил руку Насте на ногу, как примял пальцами упругую нежность с внешней стороны ее бедра. Она тогда тихонько хихикнула, накрыла его ладонь своею, движение остановила, но руку не убрала. Он свернул с дороги, остановил машину в придорожных кустах, откинул пассажирское кресло, уложил Настю на спину, навалился на нее. Она звонко засмеялась, но тут же стихла под его поцелуем, закрыла глаза, расслабилась, настраиваясь на одну с ним волну. Целовалась Настя неумело, без особого желания, но скоро вошла во вкус, в ее движениях появилась страсть, она отдалась во власть ощущений, раздвинула ноги, высоко подняв их, пальцами уперлась в лобовое стекло, едва не выдавив его… Сколько раз они отдавались друг другу потом, но той, первой, высоты и остроты в ощущениях достичь так и не смогли, хотя и приближались вплотную. А с Лерой он и близко такого не испытывал, и не будет ничего, кроме жалкого пшика, а раз так, то лучше и не дергаться…
Но Лера вдруг свернула с шоссе на проселок, машину затрясло на рытвинах, за окном замелькали пышные шапки кустов, нависающие кроны деревьев, ветка с глянцевыми листьями упруго чиркнула по стеклу. Лера остановилась, заглушила мотор, порывистым движением рук взлохматила волосы, прищурив глаз, сдула с него локон, и так это забавно у нее вышло, что Гордеев заинтригованно улыбнулся, принимая эту игру.
А Лера перебралась на его половину, ловко нащупала рычажок сбоку от сиденья, опустила спинку. И брюки с него до колен спустила, и платье сняла. Бюстгальтер на ней стильный: прозрачные, в мельчайшую сеточку чашечки плотно облегали небольшие, но все еще упругие на вид и на ощупь объемности, украшенные коричневыми ягодками. Волосы у Леры распущены, глаза горят, губы трепещут в ожидании поцелуя, грудь в сексуальной обертке манит и зовет, но что-то здесь не так. Слишком уж она ловко управляется в машине – и его в два счета на лопатки уложила, и сама распоясалась одним махом, как будто не раз это проделывала, причем в своей же машине.
Тогда, двадцать с лишним лет назад, Настя тоже казалась порочной и погрязшей, возможно, она легла под него сразу после кого-то – возникала такая мысль. Но Настя не была его женой, и он еще не смел ее ревновать, а Лера должна хранить ему верность. Должна! Как бы ни относился он к ней, как бы ни чурался, должна – и точка!.. А она изменяла ему! С Ромой! В этой машине!..
– Сука! – Гордеев схватил ее рукой за горло, она вырвалась, схватила платье, в слезах выскочила из машины.
Он опомнился, пошел за ней, остановил, уговорил вернуться, даже извинился, но момент был упущен, и отыграть его назад не удалось. Да он, в общем-то, не очень и стремился. Дома он взялся за бутылку и не расставался, пока не заснул прямо в кресле – у холодного камина.