Волчица нежная моя
Шрифт:
– Кто вам такое сказал?
– Интуиция сказала… – Вершков открыл ящик стола, достал оттуда заграничный паспорт, двумя пальцами небрежно взял за уголок титульной корочки, подвесив его на руке. – Это старый паспорт, так сказать, утерянный. В позапрошлом году вы получили новый паспорт, а этот старый. Нехорошо, Михаил Викторович. Билеты на самолет купили, виза у вас открыта… Когда вылет?.. Хотите, скажу, когда? Прямо сейчас и оформим вам посадку!..
Следователь повернул голову к дверям и приоткрыл рот, как будто собирался выкрикнуть конвой. Гордеев похолодел: не было у него никакого желания отправляться в камеру – под стражу.
– Нет никаких билетов. –
– Нет, так будут, – усмехнулся Вершков. – Я вас, Гордеев, насквозь вижу!
– Тогда вы должны видеть, что я не имею никакого отношения к покушению на Сотникова.
– А вот этого не вижу!
Гордеев покачал головой, с досадой глядя на него. Сколько раз он пытался поговорить с Вершковым по душам, по-хорошему объяснять ситуацию и всякий раз натыкался на холодный, пренебрежительный сарказм.
– Я не заказывал Сотникова.
– Следствие разберется… Последнее предупреждение, Гордеев, попробуете улизнуть из страны, отправлю вас в следственный изолятор, в общую камеру – к уркам и наркоманам, они там вам устроят прогулку по Скотленд-Ярду. Предупреждение принято?
Гордеев согласно кивнул, и на этом профилактическая беседа завершилась. Вершков молча выписал ему пропуск и выставил за дверь.
Он спустился вниз, сел в свою машину, в раздумье достал сигарету. Может, и не нужно курить? Не так уж все и плохо, если Вершков стал пугать его своими достижениями. Может, и похвастаться нечем? Вроде бы и поднялась волна из-за покушения на Сотникова, делом Гордеева заинтересовались в Москве, поступило какое-то особое распоряжение на его счет, но вдруг этот замах на рубль обернулся ударом на копейку, пшиком, который мог только насмешить. Его-то нетрудно было привлечь за старые грехи, но вместе с ним может пострадать крупная рыба, которую, возможно, не хотят тревожить. Тут ведь как: тронешь бывших сильных мира сего, а выйдешь на нынешних. Да и бывшие не будут сидеть сложа руки…
А в деле Сотникова пока все тихо. Насыр ни в чем не признается, на Гордеева не показывает, так и пойдет под суд в гордом одиночестве, получит срок, отправится на зону. Собственная глупость его и погубит…
Гордеев сунул в рот сигарету, закурил, нервно выпустил под крышу тугой клуб дыма. Вдруг суета вокруг него действительно закончится пшиком? Тогда зачем он продал бизнес? Вершков ничем не может его прижать, но принуждает оставаться в городе, а Федосов, напротив, гонит его прочь отсюда, потому и дом у него забрал. Вроде бы купил, а если разобраться, то отобрал как бесплатное приложение к бизнесу. Послезавтра они с Лерой должны будут освободить помещение. И что им теперь делать?
Михаил Викторович плюнул в ладонь и в то же место воткнул сигарету. Плевок затушил ее, и все-таки он почувствовал боль, но именно это ему и было нужно. Встряхнуться изнутри захотел, вытолкнуть из головы сомнения. Да, Федосов умыл его, спровоцировал ситуацию, сорвал с нее куш, расширив свое присутствие на рынке строительных услуг, но катастрофы нет. Восемнадцать миллионов на счету, а следствие, похоже, зашло в тупик, возможно, сам Федосов этому и поспособствовал. Если так, то гроза выдохлась, и молния уже не ударит. Ира отпишет восемнадцать миллионов ему, он переведет деньги на свой заграничный счет, а там уже будет видно, как быть. Может, и не нужно уезжать из страны; почему бы не открыть новое дело, стартовый капитал для этого есть?..
А чтобы с Ирой до поры до времени ничего не случилось, он возьмет ее под личный присмотр. Дом у нее хороший, место замечательное, так почему бы не пожить
Дело еще не закрыто, личная собственность все еще под угрозой, к тому же надо на что-то жить – в общем, Гордеев продал свой «Мерседес», выручив за него два с половиной миллиона; продешевил, конечно, зато машину взяли сразу, без волокиты.
Но, как оказалось, с продажей он поторопился. Дом он отдал с мебелью, но были вещи, которые они с Лерой не могли там оставить, двух машин под них как раз бы и хватило, но «Мерседес» ушел, поэтому пришлось покупать тележку, ставить на «БМВ» фаркоп, а это деньги, время, хлопоты…
Но все это уже в прошлом. Город остался позади, машина катится по проселку вдоль реки, над которой громоздилась гора из серых белобоких облаков, ход у нее мягкий, а тележка подпрыгивает на ухабах. Как бы не отцепилась ненароком…
На дорогу вышла корова, остановилась, с капризной задумчивостью глянула на машину, откуда-то из-за кустов, стремительным шагом преодолевая подъем, выскочила бойкая старушка в клетчатом платке и круглых на резинке очках. Время иссушило в женщине мышцы и кости, казалось бы, в них не осталось сил, но движения сноровистые, проворные, а шаг в старых запыленных калошах такой же бодрый и пружинистый, как у городского молодца в кроссовках на толстой мягкой подошве. И прутом на корову она замахнулась, как буденновец шашкой – на классового врага; у буренки камни из-под копыт полетели, с такой прытью бедная рванула с дороги. А старушка осталась стоять.
Лера остановила машину, опустила окно, с задорной улыбкой поздоровалась с женщиной, как будто знала ее с рождения, та кивнула в ответ, приложила к уху ладошку. Но Лера ни о чем не спрашивала, она поехала дальше, а женщина той же рукой махнула ей вслед, желая счастливого пути. Лера бросила взгляд в зеркало заднего вида, весело улыбнулась. Это Гордеев всю дорогу хмурил брови, а она всем довольна. Из роскошного дома выселилась, турфирму свою на чужого человека оставила, деньги за бизнес в подвешенном состоянии, а ей хоть бы хны. Настроение такое, как будто не в деревню она едет, а на виллу с бассейном на берегу Средиземного моря, и корове обрадовалась, как будто яхту возле собственного причала увидела.
А деревня уже началась, потянулись избы: слева от дороги все сплошь обшитые доской и покрашенные, а справа – без внешней отделки, только бревна, проложенные мхом. Жилые избы и брошенные, заколоченные, с фундаментами и без – везде по-разному, но так однородности даже на кладбище нет, где-то деревянные кресты, где-то железные…
– Смотри, сельпо! – восторженно заметила Лера.
Магазин с вывеской стоял метрах в двадцати от дороги, за площадью, посреди которой разлилась большая лужа, только свиней здесь для полноты картины не хватало. А лужа грязная, глубокая, самое для них раздолье. Окна в магазине высокие, витринные, но вместо стекол вставлены железные, в окалинах, листы.
– Ну, сельпо, и что? – буркнул Гордеев.
И неделя еще не прошла, как он был здесь, Иру домой возвращал, без Леры туда-сюда обернулся. И хотел жену с собой взять, да она не смогла, а возникали временами моменты, когда без нее становилось тоскливо. Но сейчас она с ним, и уже не хочется ее видеть. Впрочем, будь на ее месте Настя или Рита, он бы раздражался не меньше: настроение такое – все злит. Нет никакого желания ехать в эту глушь, оставляя за собой руины прошлой жизни…
– Как что? А продукты где мы покупать будем? Сейчас не будем заезжать, тележку оставим и вернемся.