Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Увидев, как упал сраженный пулей метр Жак, бледный и до смерти напуганный г-н Гиацинт молча метнулся вдоль стены башни в поисках выхода; наконец, сквозь узкое окошко он увидел сверкавшие на черном небе звезды, и, нисколько не заботясь о судьбе компаньона, забрался на подоконник с проворством, возможным только в приступе страха, и, не задумываясь ни о высоте, ни о подстерегавшей его опасности, прыгнул головой вниз в озеро.
Окунувшись в холодную воду, он сразу же пришел в себя; кровь отхлынула от головы, и он снова обрел привычную ясность мысли.
Вынырнув, он поплыл.
Оглядевшись по сторонам, чтобы определить, в какую сторону нужно направиться, он увидел лодку, причаленную к проему в стене, через который вода из озера поступала в башню.
По всей видимости, на этой лодке напавшие на них люди добрались до затопленного подземелья.
Дрожа всем телом, г-н Гиацинт подплыл поближе и, стараясь не шуметь, забрался в нее, а затем, взявшись за весла, стал быстро грести.
И только когда до берега оставалось футов пятьсот, он вспомнил о своем компаньоне.
— Рыночная улица, дом двадцать два! — воскликнул г-н Гиацинт. — Нет, от страха у меня не отшибло память. Теперь все зависит от того, насколько скоро я доберусь до Нанта. Несчастный Куртен! Надеюсь, что теперь мне по праву наследника достанутся пятьдесят тысяч франков, которые я должен был вручить ему. Однако какую глупость я совершил, отдав пояс! Сейчас у меня были бы и адрес и деньги. Какой я кретин! Какой кретин!
И, словно стремясь заглушить мучавшие его угрызения совести, еврей стал грести с неистовой яростью, какую нельзя было даже предположить у такого хлипкого на вид человека, как он.
XXIV
ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ
Следуя за почти чудом спасшимся г-ном Гиацинтом, мы оставили со связанными руками и ногами нашего старого знакомого Куртена, когда он лежал в беспросветной тьме рядом с двумя ранеными бандитами.
Прерывистое дыхание метра Жака, стоны Жозефа наводили на него не меньший ужас, чем только что прозвучавшие угрозы; однако больше всего он опасался, что кто-нибудь из бандитов вспомнит о нем и напоследок расквитается с ним, и, чтобы этого не случилось, он лежал затаив дыхание, от страха ни живой ни мертвый.
Между тем, пожалуй, сильнее инстинкта самосохранения в нем горело желание до последнего дыхания защищать от всех возможных убийц бесценный пояс, и он по-прежнему крепко прижимал его к своему сердцу и сделал то, что никогда не посмел бы предпринять, защищая даже собственную жизнь: словно какими-то таинственными узами связанный с золотыми монетами, он, изловчившись, тихо и незаметно положил золото на землю, а затем лег сверху, прикрывая его своим телом.
И только он успел с большим трудом выполнить задуманное, как услышал скрип ржавых петель башенной двери. Скосив глаза в сторону, откуда доносился шум, он увидел, что к нему с факелом в одной руке и с тяжелым ружьем, приклад которого волочился по каменным плитам, в другой, приближалась бледная как полотно женщина во вдовьем платье, похожая скорее на призрак, чем на живого человека.
Жозеф Пико узнал ее сквозь предсмертный туман, уже начинавший заволакивать его глаза, ибо он крикнул срывавшимся от ужаса голосом:
— Вдова! Вдова!
Вдова Пико — а это и в самом деле была она — медленно приближалась; даже не взглянув ни на мэра Ла-Ложери, ни на метра Жака, зажимавшего левой рукой рану от пули, пронзившей навылет грудь, и пытавшегося приподняться, опираясь на правую руку, она остановилась напротив своего деверя и взглянула на него все еще пылавшими от ненависти глазами.
— Священника! Священника! — воскликнул умирающий, напуганный появлением этого призрака, который пробудил в нем до сей поры неведомое для него чувство: угрызения совести.
— Священника? А зачем тебе, негодяй, понадобился священник? Разве он вернет жизнь твоему брату, которого ты убил?
— Нет, нет, — крикнул Жозеф, — нет, я не убивал Паскаля, клянусь тебе на краю могилы.
— Да, ты не убивал своими руками, но ты не остановил убийц, а может быть, даже подтолкнул их на преступление. Тебе показалось мало его смерти, ты стрелял и в меня, и если бы не рука одного доброго человека, которая отвела от меня твою пулю, ты за один вечер стал бы братоубийцей вдвойне. Но знай, Каин, не я отомстила за все причиненное тобой зло: сам Господь Бог вложил в мои руки оружие!
— Как! — воскликнули в один голос Жозеф Пико и метр Жак. — Этот выстрел?..
— Да, это стреляла я, застав тебя за очередным преступлением. Вот так, Жозеф, храбрец, всегда похвалявшийся силой, само Провидение вынесло тебе приговор: ты умрешь от руки женщины.
— Мне теперь все равно, от чьей руки я приму смерть! Раз я умираю, значит, такова воля Божья. Женщина, умоляю тебя, дай мне возможность покаяться в грехах, помоги мне выпросить прощение у Бога! Прошу тебя, позови священника!
— А разве был священник около твоего брата в его последний час? Разве у твоего брата было время вручить свою душу Господу, когда те, кто был с тобой, убивали его у брода через Булонь? Нет, око за око, зуб за зуб! Умри же насильственной смертью без покаяния и отпущения грехов, так же как умер твой брат! И пусть все негодяи, — добавила она, обернувшись к метру Жаку, — пусть все бандиты, каким бы знаменем они ни прикрывались, пусть все, кто оставил после себя на нашей земле только смерть и разруху, пусть все они вместе с тобой отправятся прямо в ад!
— Женщина! — воскликнул метр Жак, которому удалось немного приподняться на локте. — Какое бы преступление он ни совершил, какое бы горе он вам ни причинил, вы не должны говорить таких слов. Простите его, чтобы простили и вас.
— Простили меня? Кто посмеет меня в чем-то обвинить?
— Тот, кого вы случайно свели в могилу, тот, кто был сражен пулей, которую вы предназначали вашему деверю, наконец, тот, кто говорит с вами сейчас. Я умираю от вашей руки, но не проклинаю вас, ибо считаю, что теперь человеку доброй воли ничего не остается, как отправиться на Небеса, чтобы посмотреть, имеет ли там трехцветная тряпка такое же значение, как на земле.