Волчицы из Машкуля
Шрифт:
— Черт возьми! — воскликнул маркиз. — Пусть он поскорее мчится галопом, даже если для этого ему придется загнать моего лучшего скакуна!
Не успел маркиз произнести эти слова, как граф де Бонвиль, словно только того и ждал, пришпорил коня перед окнами гостиной, выехал за ворота и поскакал по дороге, ведущей на Сен-Фильбер.
Маркиз подошел к окну, выходящему на улицу, и провожал графа взглядом до тех пор, пока тот не исчез из вида.
Затем он поднял глаза и огляделся по сторонам в поисках Малыша Пьера, но того уже и след простыл, и когда маркиз спросил дочерей, куда он исчез, они в один голос ответили, что юноша поднялся к себе, собираясь написать несколько писем.
— Какой странный молодой человек! — прошептал маркиз де Суде.
XXIX
ВАНДЕЙЦЫ 1832 ГОДА
Граф де Бонвиль возвратился в тот же день в пять часов.
Он встретился с пятью главными заговорщиками и договорился с ними о том, что они прибудут в замок Суде между восемью и девятью часами вечера.
Как гостеприимный хозяин, маркиз приказал кухарке располагать по своему усмотрению всем находившимся в замке продовольствием, чтобы приготовить самый роскошный ужин, на какой она только была способна.
Пятью руководителями заговорщиков, с кем встретился граф, были Луи Рено, Паскаль, Львиное Сердце, Гаспар и Ашиль, обещавшие прибыть вечером на совещание.
Те из наших читателей, кто хоть немного наслышан о событиях 1832 года, сразу поймут, о ком идет речь, ибо эти люди скрывались от властей под вымышленными именами на случай перехвата сообщений, которыми они обменивались между собой.
К восьми часам вечера Жан Уллье не вернулся, чем весьма огорчил маркиза, и открывать ворота замка было поручено Мари: ей было наказано впускать только тех гостей, кто стучал так, как было условлено заранее.
В гостиной за прикрытыми ставнями и занавешенными наглухо окнами все было готово к началу совещания.
К семи часам вечера там собрались четверо: маркиз де Суде, граф де Бонвиль, Малыш Пьер и Берта.
Мари ожидала прихода гостей, устроившись в тесной будке привратника; окошко будки выходило на дорогу, и через его решетку можно было разглядеть стучавшего в ворота, чтобы не открыть нежданному визитеру.
Из всех собравшихся в гостиной самое большое нетерпение проявлял Малыш Пьер: похоже, что хладнокровие не было в числе его достоинств. Хотя часы показывали всего половину восьмого, тогда как встреча была назначена на восемь, он поминутно подходил к приоткрытой двери в надежде услышать шаги одного из ожидаемых гостей.
Наконец ровно в восемь послышался стук: три раза с условленными интервалами; это свидетельствовало о том, что прибыл один из приглашенных.
— Ах! — воскликнул Малыш Пьер, устремившись к двери.
Однако граф де Бонвиль, улыбнувшись, остановил его почтительным жестом.
— Да, вы правы, — сказал молодой человек.
И он направился в самый дальний и неосвещенный угол гостиной.
Почти одновременно в дверях показался один из приглашенных на совещание руководителей восстания.
— Господин Луи Рено, — произнес громко граф де Бонвиль, чтобы его расслышал Малыш Пьер и по прозвищу мог определить, как в действительности звали гостя.
Маркиз де Суде устремился навстречу Луи Рено тем более охотно, что узнал в молодом человеке одного из тех, кто, как и он, высказывался за немедленное вооруженное выступление.
— О! Добро пожаловать, мой дорогой граф; вы прибыли первым; это принесет нам удачу.
— Мой дорогой маркиз, — ответил Луи Рено, — думается, я прибыл первым вовсе не потому, что мои единомышленники торопятся меньше меня; все дело в том, что я живу ближе всех и на дорогу мне потребовалось меньше времени.
И с этими словами молодой человек, появившийся в замке под именем Луи Рено, представился с такой юношеской грацией и отвесил Берте поклон с такой поистине аристократической непринужденностью, хотя и был в простой одежде бретонского крестьянина, что эти два достоинства, быстро превратившись в недостатки, могли бы ему весьма повредить, если бы ему пришлось хотя бы на время перенять манеру держаться и изъясняться как представители того сословия, чьим костюмом он на время воспользовался.
Графу де Бонвилю пришлось подождать, пока гость отдаст долг вежливости хозяину дома и Берте.
Однако, понимая нетерпение Малыша Пьера, затаившегося в своем уголке и подававшего какие-то знаки, значение которых было известно лишь им двоим, Бонвиль приступил сразу к сути дела.
— Мой дорогой граф, — обратился он к Луи Рено, — вам известны мои полномочия, вы уже ознакомились с письмом ее высочества, и вы должны знать, что, по крайней мере сейчас, я являюсь ее уполномоченным… И мне бы хотелось знать ваше мнение о нынешнем положении дел.
— Сегодня утром я уже имел возможность высказаться по этому поводу, но не в тех, возможно, выражениях, что сейчас; однако в настоящее время, сознавая, что нахожусь среди сторонников ее высочества, могу говорить со всей откровенностью.
— Вот именно, со всей откровенностью, — подхватил его слова Бонвиль, — прежде всего необходимо, чтобы Мадам знала ваше мнение, мой дорогой граф, и не сомневайтесь, говорите так, как будто она вас слушает.
— Хорошо, но я считаю, что не следует ничего начинать до прибытия маршала.
— А разве маршал, — заметил Малыш Пьер, — еще не в Нанте?
Не заметив вначале молодого человека, Луи Рено повернулся в его сторону и с поклоном ответил:
— Лишь сегодня, вернувшись домой, я узнал, что маршал, как только до него дошли слухи о событиях на юге страны, тут же выехал из Нанта, и теперь никому не известно, ни по какой дороге он поехал, ни о решении, которое он принял.
Малыш Пьер от нетерпения топнул ногой.
— Однако маршал был душой затеянного предприятия! — воскликнул он. — Его отсутствие нанесет вред восстанию и уменьшит доверие солдат, ибо никто не захочет подчиняться, возникнет соперничество среди руководителей, а это и погубило партию роялистов в годы первых войн в Вандее.
Увидев, что Малыш Пьер завладел разговором, граф де Бонвиль отошел в сторону, чтобы не мешать молодому человеку, и тот выступил на два шага вперед под свет ламп.
Луи Рено с удивлением взглянул на юношу, по виду совсем еще ребенка, говорившего с такой уверенностью и знанием дела.