Волчицы из Машкуля
Шрифт:
— Господин маркиз, ваш дом мне показался особенно гостеприимным благодаря столь очаровательным хозяйкам, — учтиво ответил Малыш Пьер.
— Гм! — произнес маркиз, вытянув нижнюю губу. — В былые времена они вполне могли бы развлечь гостей. Вот Берта: она прекрасно различает следы и может лучше любого охотника загнать кабана. Мари же не имеет себе равных в знании мест, где водятся вальдшнепы. Кроме умения играть в карты, которое перешло к ним по наследству от меня, мне кажется, что они совсем не созданы для радушного приема гостей; вот посмотрите: не прошло и нескольких минут, как в камине остались одни лишь головешки, — добавил маркиз де Суде, пнув носком сапога догоравший в очаге огонь, что свидетельствовало о его еще не остывшем гневе.
— Я думаю, что немногие придворные дамы могли бы похвастаться грациозностью и изысканными манерами ваших дочерей. Господин маркиз, уверяю вас, что среди тех дам не найдется ни одной, наделенной еще и таким благородством души, и таким богатством чувств, какими обладают ваши дочери.
— Придворные дамы? — переспросил маркиз де Суде, с удивлением взглянув на Малыша Пьера.
Малыш Пьер улыбнулся и покраснел, словно актер, который сбился с текста перед благожелательными слушателями.
— Господин маркиз, это только мое предположение, — произнес он, и его смущение казалось слишком глубоким, чтобы быть притворным. — Я упомянул о придворных дамах только потому, что именно при дворе надлежит быть вашим дочерям по их происхождению и достоинствам.
Маркиз де Суде покраснел в свою очередь, увидев, что ввел в краску гостя; он невольно едва не раскрыл инкогнито гостя (чего тот вовсе и не собирался делать), и учтивый маркиз не мог себе этого простить.
Малыш Пьер поспешил нарушить неловкое молчание:
— Господин маркиз, как я вам уже сказал, когда девушки представляли меня, вы мне показались человеком, ратующим за немедленное вооруженное выступление.
— Черт возьми! Конечно, сударь, и я могу вам в этом признаться, ибо, как мне кажется, вы из наших…
Малыш Пьер поклонился в знак согласия.
— Да, именно таково мое мнение, — продолжил маркиз, — но я напрасно уговаривал и убеждал других: никто не удосужился послушать старого орла, опалившего перья в огне огромного костра, полыхавшего по этим краям с девяноста третьего по девяносто седьмой год; они скорее прислушаются к словам банды болтунов, адвокатишек без практики, изнеженных щёголей, что боятся спать под открытым небом и не хотят пачкать свои одеяния и рвать их о колючий кустарник; мокрые курицы — вот они кто… — добавил маркиз, яростно ударяя ногой по тлевшим в очаге головешкам, и те ответили тысячами искр, грозившими испортить сапоги.
— Отец, — ласково произнесла Мари, заметив, что Малыш Пьер не может сдержать улыбки, — отец, успокойтесь!
— Нет, я не успокоюсь, — ответил неугомонный старик. — Ведь у нас все готово; Жан Уллье мне сказал, что мои люди с нетерпением ждут начала вооруженных действий; но вот уже наступило четырнадцатое мая, а мы отложили наше выступление до греческих календ!
— Терпение, господин маркиз, — сказал Малыш Пьер, — час еще не пробил.
— Терпение! Терпение! Легко сказать! — произнес со вздохом маркиз. — Вы молоды и можете еще ждать, но кто мне может ответить, доживу ли я с Божьей помощью до того дня, когда смогу увидеть, как над моей головой развевается славное старое знамя, под которым я когда-то с такой радостью сражался?
Слова старика тронули сердце Малыша Пьера.
— Но, господин маркиз, вы, возможно, как и я, слышали, — спросил он, — что вооруженное выступление отложено потому, что неизвестно, приедет ли принцесса.
Слова Малыша Пьера, казалось, лишь усугубили дурное расположение духа маркиза.
— Оставьте меня в покое, молодой человек! — произнес он раздраженным тоном. — Мне ли не знать этой старой песни? На протяжении целых пяти лет, пока я воевал в Вандее, не нам ли столько раз обещали, что королевская шпага объединит всех бунтарей? И разве не я был первым среди тех, кто второго октября ждал графа д’Артуа на острове Дьё? Нам не суждено дождаться принцессы в тысяча восемьсот тридцать втором году, как мы не дождались принца в тысяча семьсот девяносто шестом! Впрочем, это не помешает мне отдать свою жизнь за них, ведь это долг дворянина. Старое дерево умирает вместе с листвой.
— Господин маркиз де Суде, — произнес Малыш Пьер со странным волнением в голосе, — клянусь вам, что госпожа герцогиня Беррийская, если бы в ее распоряжении было маленькое утлое суденышко, пересекла бы море лишь затем, чтобы встать под знамя, поднятое храброй и благородной рукой Шаретта; клянусь вам, что на этот раз она приедет, если не победить, то, по крайней мере, умереть вместе с теми, кто поднимется на защиту законных прав ее сына!
В тоне молодого человека было столько страстной убежденности, и его слова так странно звучали в устах щупленького шестнадцатилетнего крестьянского паренька, что маркиз де Суде с изумлением взглянул на своего собеседника.
— Но кто вы, наконец? — спросил маркиз, не в силах побороть любопытство. — Молодой человек… скорее ребенок, кто вы такой, что можете говорить таким тоном и от имени ее высочества о решении, принятом ею?
— Господин маркиз, мне показалось, что мадемуазель Суде, когда представляла меня, назвала мое имя.
— Совершенно верно, господин Малыш Пьер, — произнес сбитый с толку маркиз. — Тысячу извинений! Однако, — продолжал он, обращаясь теперь с большим интересом к своему собеседнику, кого он принял за сына важной особы, — не посчитаете ли вы нескромным мое желание узнать, что вы думаете о сроках вооруженного выступления? Несмотря на юные годы, вы так здраво рассуждаете, что, не скрою, мне бы очень хотелось знать ваше мнение.
— Господин маркиз, я вам отвечу с большой охотой, ибо мы с вами почти не расходимся во мнении.
— Правда?
— Мое мнение, если вы позволите мне иметь таковое…
— Как! После всего того, что я услышал в прошлую ночь на совете у тех жалких типов, вы мне кажетесь похожим на одного из семи греческих мудрецов.
— Вы слишком снисходительны ко мне. Итак, господин маркиз, я сожалею о том, что мы не выступили из наших логовищ, как было условлено, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое мая.
— Вот, именно это я им говорил! А позвольте узнать, почему вы сожалеете?
— Мне кажется, дело вот в чем: солдаты расквартированы в деревнях у крестьян по домам, разбросанным на большом расстоянии друг от друга. Войска оставлены на произвол судьбы — без командования, без знамени. Нет ничего проще застать их врасплох и разоружить.
— Весьма справедливое суждение, тогда как сейчас…
— Сейчас!.. Вот уже два дня, как отдан приказ покинуть небольшие деревни и объединить отдельные подразделения, нет, не в роты, а в батальоны и полки; теперь нам придется давать целое сражение, чтобы получить результат, который мы могли бы достигнуть без труда за одну только ночную атаку.