Волчий Рубин

Гребнева Ольга

— Не поминай Нечистого к ночи, — мужчина привычным жестом сотворил крестное знамение. Колдунья снова дёрнулась, на этот раз всё-таки вырвавшись из сильных рук любовника.

Который раз за прошедшие сутки — поединок взглядов, в котором никто не хочет, а вернее, не может уступить.

— Я люблю тебя, Гаэтано…

— Я тоже люблю тебя, Бьянка…

Утро

застало их в той же камере, где они встречали восход луны. Инквизитор проснулся первым, с мягкой улыбкой взглянул на Бьянку, прижавшуюся к нему, с таким беззащитным во сне лицом. Тихо-тихо тронул её за плечо. Девушка улыбнулась, не открывая глаз, потянулась, как кошка, но тут же поморщилась от боли в руках.

— Сегодня ты должна дать показания. Иначе пытка будет продолжена.

Ведьма испуганно встрепенулась:

— Гаэтано, как ты можешь?

— Я же говорил, что моя любовь тебя не спасёт от обвинений…

— Не подпишу! Никогда!

— Именно теперь я больше, чем когда-либо хочу, чтобы ты жила. Жила сейчас и после смерти тоже обрела вечную жизнь. И буду бороться за это до конца.

— Такой принципиальный. За это ты мне и нравишься. — Лёгкая улыбка тронула губы девушки.

Священник тяжело вздохнул и молча вышел за дверь.

Повторением кошмарного сна показался Бьянке пыточный застенок инквизиции. Там ничего не изменилось, как будто не было промежутка в эту ночь, показавшуюся ей целой жизнью. Отец Гаэтано с бесстрастным лицом смотрел куда-то мимо неё, повторяя уже знакомые девушке стандартные формулы:

— Подпиши признание, Бьянка из Рима, — голос едва заметно вздрогнул. — Не вынуждай меня продолжать пытку.

Девушка обречённо оглянулась, ища выход из крепких сетей судьбы, наткнулась на остановившийся взгляд инквизитора. И едва слышно сказала:

— В доносе не всё правда, лишь отчасти. Я расскажу всё, как было, святой отец. Но только вам.

В нарушение всех установленных процедур отец Гаэтано допрашивал обвиняемую наедине, в своём кабинете. Бьянка говорила очень тихо, не глядя в глаза инквизитора, перебирая пальцами край широкого рукава.

— Сколько я себя помню, с самого детства, я не ходила в церковь. Матушка вечерами рассказывала мне легенды о старых временах, о богах, которые ныне забыты. Пару раз она водила меня в лес, к разрушенному капищу. Там она впервые показала мне, как колдуют. Мне по наследству достался сильный магический дар. К сожалению, матушка слишком рано умерла, не успев научить меня всему, что знала сама. Я не крещёная, но я никогда не была врагом церкви. Не оскорбляла святынь и не губила невинных, как написано здесь, — она коротко прикоснулась к злосчастному протоколу, уже истрёпанному

по краям. — Последние несколько лет я лечила людей, помогала роженицам, гадала на будущее… Наверное, у вас в инквизиции это и называется быть ведьмой, — девушка наконец подняла глаза на следователя. — Но я ведь приносила пользу и радость. Разве это плохо?

— От Сатаны не может исходить добро, даже если нам, слабым людям, кажется, что это так. Ведьма может вылечить тело, но при этом принимающий её помощь губит свою бессмертную душу. Ты говоришь, что не желала никому зла, но это значит лишь то, что Дьявол руководит тобой вслепую. Он играет на твоём желании лечить больных, но какую цену он за это потребует? Бьянка, ещё не поздно отвергнуть сатанинские подарки и вернуться в лоно Святой Матери Церкви. — Гаэтано перекрестился, повернувшись к висящему на стене распятию.

На глаза Бьянки навернулись слёзы:

— Как я могу подписать обвинение, если в нём столько лжи, Гаэтано?

Инквизитор прошёлся из угла в угол, потом выдвинул ящик стола, достал несколько чистых листов бумаги, подвинул к девушке письменный прибор.

— Пиши всё, что сейчас мне рассказала. В конце добавишь, что хочешь принять крещение и жить в мире с Церковью. — Он помолчал. — Надеюсь, этого будет достаточно…

Ведьма колебалась ещё несколько минут, а потом прошептала:

— Только ради тебя…

День оглашения приговора выдался ярким, ослепительно-солнечным. Как будто римская погода стремилась лишний раз подчеркнуть полное и несокрушимое торжество Святой Инквизиции над тёмными языческими силами. Ведьма сидела на скамье подсудимых, неестественно выпрямившись. Отец-инквизитор, опершись лбом на сомкнутые пальцы, смотрел вниз, на потрескавшуюся столешницу.

— Бьянка из Рима, суд рассмотрел твои показания, принял к сведению твоё искреннее раскаяние и желание обратиться в истинную веру. Сегодня же ты будешь крещена.

Её стройное тело после недели, проведённой в тюрьме, истончилось до такой степени, что, казалось, парило в струящемся от жары воздухе. На нижних веках залегли глубокие синеватые тени, пригасив зелёные огоньки радужек. Безразличный взгляд вспыхивал только в редкие моменты, когда обращался в сторону, где сидел инквизиционный следователь.

— Трибунал постановил отпустить тебя на свободу, обязав посещать каждый день мессу, ежедневно исповедоваться и соблюдать строгий пост в течение года.

Когда взгляды Гаэтано и Бьянки наконец встретились, они долго ощупывали друг друга, как чуткие пальцы слепых. Губы беззвучно шевелились, бормоча то ли признания в любви, то ли молитвы, то ли проклятия.

— По прошествии этого срока, если ты не будешь замечена в предосудительных деяниях, епитимья будет смягчена.