Волчий Сват

Кулькин Евгений Александрович

2

На него пахнуло чуть горьковатой от близкого дыма отсырелостью, в который, однако, впился и стойкий больничный дух; в в общем-то, после затхлости каморы задышалось легко и вольготно, тем более что во рту холодило от зубного порошка, коим он попользовался первый раз за все время, что провел в городе.

Неизвестно какой, во всяком случае, не похожий ни на одну знаемую им песню, пристал к нему мотивчик, и он сперва просто намурлыкивал его, потом стал проговаривать слова, такие, например, как: «А сколько сейчас времени уже?» Или: «Теперь не грех бы закусить».

Деньги так непривычно топырили карман, что он,

разделив пачку на четыре части, разложил их в разные места и, сам того не сознавая, заторопился на вокзал. Вернее, за думами, в которые он было углубился, не заметил, как подошел к станции. Миновал подземку и выкарабкался на перрон. Все же ему хотелось посмотреть, нет ли в самом деле пролома в тамбурке и что это во сне волчьим загоном отлавливали его неугомонные Мутко и Либакова. Он даже летуче вспомнил складушку, которую как-то бросил Протас: «Либакова ищет вот такого!», как увидел тамбурок, стена которого действительно была порушена. Только, судя по тому, что рядом стояли строительные козлы, ее просто разобрали, чиня обыкновенный ремонт.

Клюха зашел в вокзальный буфетик, наскоро съел два пирожка, запив их холодноватым, отдающим лекарством чаем, и двинулся на «пост номер один», как неожиданно им самим назвалось то место, где он всегда ожидал, а порой и просто отслеживал Марину.

В дни, когда ему не хотелось попадаться ей на глаза, это тогда, когда он чувствовал в душе тяготу голода и безденежья, Клюха издали глядел, как она выходила из дома, как, помахивая сумкой на цветной лямке, шла куда-то своей беззаботной, явно прогулочной походкой. Иногда она замирала у витрин или у окон с широкими стеклами, видимо, смотрела на свое отражение, чуть подправляла прическу или кокетливо играющий на плече шарфик и шла дальше.

Клюха знал все ее маршруты. Первый из них вел в простую школу, где ее непременно встречали три девчонки, несмотря на холод, в туфлях-лодочках. Они кидались к ней так, как будто не виделись по крайней мере полгода, тормошили и – притиснувшись носами к ее лицу, что-то говорили. Порой их ломал смех, и тогда они веерно отникали от нее и неприлично хохотали во все горло. Нередко к ним подходили парни. Но их, по всему видно, они встречали с нарочитой враждебностью, потому что те, поприломав подметки своих ботинок, уходили от них, презрительно сплюнув или сказав что-то, видимо, не очень приятное. На что девчата, – это уже слышал Клюха, – кричали: «Чувак!» Или: «Абалдуй Абалдуич!» Правда, одного, чуть кособоченького пацанишку, они не гнали. Даже пытались с ним заигрывать. Только на его лице были несменяемая надменность и, что зовет Евгений Константиныч, чинушность.

Вторая стезя, которой постоянно пользовалась Марина, вела ее в другую школу, на этот раз в музыкальную. Туда она, по редкой нужде, шла не одна: из соседнего дома к ней прилипала горбатенькая девчоночка, чаленькая такая, с косичкой со вплетенной в нее голубенькой ленточкой, в руках у той был футляр с каким-то неведомым Клюхе музыкальным инструментом. Может, это была флейта или что-то в этом роде.

Клюха несколько раз в пору, когда в чреве ее музицировала Марина, приближался к школе и слышал, что, как пчелиный улей, была она наполнена гудежом и скулением. И ему почему-то становилось страх как скучно. Словно он увидел внутренности какого-то красивого с виду животного.

Третий маршрут, по которому постоянно ходила Марина, был менее изучен Клюхой. Потому что всякий раз, направляясь туда, она выбирала новую дорогу. А кончался же тот в доме, в низах которого располагался магазин, от которого страх как несло подпорченной рыбой, хотя над ним красовалась вывеска «Молоко».

Туда Марина ходила с сумкой без лямок, оберемкой держа ее под мышкой. И этот третий маршрут был самым уловистым: Клюха часто перехватывал ее на пути домой и, делая вид, что наткнулся на нее неожиданно, разыгрывал удивление и ложный восторг. Хотя, может, восторг и был неподдельным, потому как Марина с каждой встречей выглядела все красивее и привлекательнее.

Осторожно, но все же вызнал Клюха, что в доме с магазином жила ее постоянная портниха.

У Клюхи, когда он об этом узнал, чуть не вырвалось спросить: что же она там каждый день шьет? Но, вовремя спохватившись, сказал другое: мол, восхищен ее нарядами и убранством и что красота естественная должна гармонировать с красотой, которая добыта модой. На что Марина поглядела на него недолгим и даже, кажется, любопытным взглядом.

Нынче Клюха пришел к дому Марины, если так можно выразиться, во внеурочное гремя. Дело в том, что было воскресенье. Ни в обыкновенной, ни в музыкальной школах занятий не проводилось. Знал он и что в выходной Марина не ходила и к портнихе. Потому, впутав свою фигуру в чащобку хотя и голых, но споро росших кустов, он стал наблюдать за подъездом Охлобыстиных. Первым среди множества входящих и выходящих туда-сюда незнакомцев вывернулся из него, как белесь на стреме реки, весь этакий лоснящийся Богдан Демьяныч. Держа врастопырку свои толстые пальцы и увальневато шагая без согласования с махом рук, он добрел до обочины, где его, чуть прифыркивая фиолетовым дымком, ждал автомобиль. Торжественно погрузясь в его чрево, он отбыл. И почти следом же за ним из подъезда выковыляла Капитолина Феофановна. Она постояла, поглядела то в одну, то в другую сторону, потом вскинула взор вверх, туда, где был их балкон, и качающейся походкой, как всегда ходила, по-утиному, двинулась, видимо, в магазин.

Клюху подмыло немедленно взбежатъ к ним на этаж и застать Марину одну. И он, видимо так бы и сделал, если бы сзади не услышал знакомый, вызывающий уже у него вздрог голос:

– Кого же это ты тут пасешь?

Перфишка улыбался, и во рту у него померцивала, явно недавно вставленная фикса.

– Никого я не пасу, – угрюмо ответил Клюха. И поинтересовался: – Сколько я тебе должен?

– Ого! – воскликнул Мордяк. – Да ты, оказывается, зря время не теряешь! – И вопросил: – Хавира, что ли, тут чалится?

– Не твое дело! – буркнул Клюха. – Так сколько?

– А у меня знаешь, – закуражился Перфишка, – как стаж за время войны – один к пяти идет.

– Ты мне скажи сколько? – уже озлел Клюха. – Чего тянешь?

– Ну по твоей бедности давай кусок. Только напервак скажи, где ты амазонские залежи хапнул?

Клюха молча отсчитал ему сто рублей.

– О! У нас тут ростовщик новый появился!

Этот голос не просто ожег, он током пронесся по всему его существу, потому как принадлежал Марине.

Она чуть подвирюхливалась на каблучках своих сапожек.

– Что тут, – спросила, – торг идет или прозаическая расплата за прежние грехи?

Она, как всегда, поигрывала ямочками на щеках. А Клюха чувствовал себя так, словно с него вмиг сдрючили всю одёжу, а руки привязали к спине, чтобы он ничем не мог прикрыть свой срам.

– Я смотрю, – сказала она, – разговорчивость ваша ушла в счет.

И тут, как это всегда делал, когда появлялась в клубе свежая девка, как-то по-особому, с веерным потягом верхней губы, заоскалялся Перфишка.