Волчий Сват
Шрифт:
Грешным делом, пробовал и Николай заманить Таю на кордон. Не для своей выгоды, как говорят девки, вроде встреча с парнем им тягость-тягостная, а так, чтобы побродить по окрестьям, порассказать, что и где с его детством связано. Страсть как любит он, чтобы при его воспоминаниях да были бы свидетели.
Но Тая отказалась. Мило так. С улыбочкой. Но дала понять, что лес хорошо, а клуб – лучше. Потому, ежели хочет он с ней увидеться, то пусть приходит в кино.
Зато Веселуху с Топотухой уговаривать не надо…
2
Лучше бы он о них не вспоминал. Только
– Привет! – сказала Бордунова. – А мы думали, что тут только одни бирюки водются.
– Да теперь бы, – с проституточной томностью потянулась Танька, – на шармочка да бирючка…
– У голодной куме – одно на уме! – осекла вроде бы ее подруга, а сама так млело глядела на Николая, что и дураку было понятно: нет у нее «торм'oз», чтобы лодыжки вместе свести.
– Говорят, – начала Веселуха, – ты к Путяехе клинья бьешь.
– Мало ли кто чего болтает, – явно не очень обрадованный их появлением, произнес Николай. – А потом почему это я перед тобой, – он выделил именно ее, одну, – отчитываться должен?
– Не передо мной, – поправила она, – а перед нами.
А Топотуха завела:
Ты скажи, сопера-Вера,За чего его задела?Почему он, как монах,Носит вздутие в штанах.– А ну давай проверим! – кинулась щупаться Веселуха.
– Да ну вас! – увернулся Николай. – Чего вас сюда принесло?
Они, приобнявшись, в один голос произнесли:
– К тебе в гости пришли!
– Только ты, – отклинила свой голос Веселуха, – видать, совсем нам не рад.
Грешно сказать, но у Николая с подружками ничего такого не было, что потом назовется близостью. Вот так встретятся они, а то и по званому обоюдью соберутся-прозубоскалят, прогоцают, и – все. А слава, конечно, дегтем ворота мажет.
А не получалось ничего, видимо, потому, что девки обе – две к нему являлись. Словно их одну к другой привязали. Один раз он даже Таньке свидание назначил. Встретил ее на улице; от нее одеколонищем за версту, словно она только что в «Жасмине» побанилась; ну, повел речь о том о сем, потом, как бы ненароком, бросил:
– Ты чего вечером делаешь?
Она ему:
– Глухоту из ног выгоняю.
– Значит, на танцы пойдешь?
– Ага.
– А может, погуляем у Отрожка?
Есть такой ерик, что от хутора в лес ужом уползает.
– Можно, – коротко согласилась Танька.
Николая, помнится, перекосоротило, когда вечером, в назначенный час, заявились они двое.
Он, конечно, вида не подал, что страх как расстроился. Но зато, дурачась в лесу, налапался с ними вдосталь.
Верка к тринадцати высисилась так, что – по грудастости – вполне сходила за давно набравшую зрель девку. Да и дружбу, или подружество, водила она с явными перезрелками. И сразу же, как с ними спозналась, свой стиль, что ли, обрела. Стала смешить да пересмешничать. Даже на уроках. Один раз, – об этом любят вспоминать даже учителя, – проходили строение цветка, и преподавательница ботаники Светлана Логиновна – прыщавая, только что в учителя определенная деваха, спросила:
– Бордунова! Вот ты все там вертишься, скажи, как называется у цветка мужское начало?
Последние слова Светлана Логиновна произнесла с потягом, чуть ли не нараспев.
Верка встала и залупатила по сторонам, ожидая подсказки. И то ли кто шепнул ей или сама она до этого додумалась, только ответила так:
– Слово это такое сложное, за один раз не выговоришь, знаю только, что на букву «х» начинается.
Класс буквально был свергнут с парт со смеху. Светлана Логиновна убежала в учительскую. Криворотились улыбками и те, кто присутствовал в кабинете директора, куда – на перемене – была вызвана Бордунова.
– Почему ты сорвала урок? – строго, как только мог, спросил директор.
– А чего я такого сделала? – простовато произнесла Верка. – Ну забыла, как это самое называется. А теперь вот вспомнила.
– Как же? – чуть ли не в один голос воскликнуло несколько голосов.
– Хромосол!
Теперь уже хохотали, как припадочные, учителя.
И ежели бы она была пацаном, то кликуха бы к ней «Хромосол» наверняка прилипла бы. Но зато тут же ее, кажется дед Протас, первой назвал Веселухой.
Помнится и другой случай. Приехал к той же Светлане Логиновне в гости брат. Младший. Такой аквариумно-тепличный мальчик, с такими же, как у сестры, прыщишками. И, видно, глянулась Верка ему, потому как он пристал к ней с настырной городской липучестью. А когда тот, обретя смелость, этак разухабисто вопросил:
– А чего мы, собственно, «выкаемся»?
Верка ответила:
– «Ты» надо заслужить.
– Чем же? Вернее, как же?
– Тычным способом.
У того на лице прыщи с веснушками перемешались. А она, подкренделив под руку дурачка Федяку Малыша – здоровенного бугаину с мертвыми глазами, – пошла с ним прочь.
Многие грешили: уж не схлестнулась ли она с придурком на почве обоюдного примолования. Потому как он говорил:
– Я – птичка, какая поет: «Шишь-ширь – задул».
Тогда-то бабы, которым сроду все интересно, как-то выпытали у дурака все о степени их отношений.
– Чего ты с Веракой-то не гуляешь? – спросили Федяку.
– Да ну ее! – отмахнулся он. – Паленым у нее из-под мышек пахнет.
Танька Бутырина в школе была молчухой. Про таких обычно говорят: «Нашла – молчит, потеряла – молчит». И, как ходил слух, однажды она нашла «пирожок в лопухе», дербулызнул ее наломок Витяка Внук. Когда с Катькой ничего не получилось, он на Таньку переключился.
Но это только треп, который, как говорит Протас, без «заклёп». Ну тут, как гутарится, за что куплено, за то и продано.
При сплетни коммерция известная.
Но, главное, после того расползшегося по хутору слуха и сошлись-схлестнулись Верка с Танькой. Подружками – не разлей вода – сделались.
В отличие от Верки Танька, как груша на пригляде, зрела долго, и хмелин не хватило, чтобы вовремя выкруглиться, где надо, потому пребывала она в пацанячьей поджарости и угластости. Помнится, и опять же молва этим побаловала, приезжей докторице, что только для баб лекцию в клубе учинила, вопрос она задала, что нужно есть-пить, чтобы сиськи в зрель пошли.