Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза
Шрифт:
— Вы ошибаетесь! — воскликнул Олег, слегка побледнев.
— Ошибаюсь? Возможно. Но это несущественно. Мне недосуг разбираться в мелочах. Отныне хранением вашей культуры займемся мы. Ваш народ мы поселим в хороших местах — дюжину там, десяток здесь. А на ваши земли придут наши люди. И заботливо примут все ваши достижения.
— Но это же… это же гибель всего достигнутого нами! Это невозможно! Вы же образованный человек, я же вижу, вы должны понимать…
— Сынок, это ты должен понять. Выбор у тебя простой: живым остаться или сдохнуть. Ты не суетись. Ни к чему. Спокойно чаек допей. Ты нам полезен будешь. Детей станешь учить красивым словам. Оно важно — слова знать.
Круз встал.
—
Дан умер восьмого августа, в день удушливой, липкой, вязкой жары. Но в день его похорон, десятого, небо обложило, из темнобрюхих низких туч посыпало белой крупой. Дана уложили в курган. Обложили бетонными плитами дно неглубокой ямы, нагромоздили штабеля шпал, рельсов, асфальта, земли, чугунных болванок, шлака. И обсыпали скудной северной землей. А после пели о покойном, бросали хлеб, плакали. Вокруг кургана, поднявшегося на три человечьих роста, горел в бочках мазут, и копоть летела на лица плачущих, мешаясь со снегом.
В ноябре Обь встала надежно, и Круз, собрав гвардию и силы со всех станций Великого Котласа, с броней и запасом соляры пошел на восток — собирать добычу. Из июльских послов отпустили одного — рассказать. Рассказ услышали, потому что еще до сентябрьского разбоя, учиненного Захаром совместно с интинскими ударниками, к Уралу потянулся разнообразно семейный люд. Кое-кого подстрелил темный оленный народец, но большинство было встречено, обыскано, ограблено, накормлено и препровождено на котласские земли. Беглецы, дрожа, рассказывали такое, что кровь стыла в жилах. Крузу передавали — он верил. Захар думает по-волчьи. А волк может перерезать все стадо просто потому, что может. И детское мясо серые любят. Посланцы от Захара рассказывали, смеясь, что «страна силы», мечта и награда малолетних головорезов, оказалась тупой и толстой. Ни постов, ни защиты. Танков — раз-два и обчелся. Одно что пару вертолетов додумались пустить. Вертушки — страшное дело против серых. Боятся те рокота. Но ударники помогли: первый из РПГ выцелили, хвост — напрочь. Второй из пулемета окатили, вроде и не задымил, но прочь полетел и в тайге грохнулся. Все, хана. Идите, хозяин, принимайте трофеи.
Те оказались велики. Круз губу прикусил, увидевши. Больницы, школы, дороги. Вода и свет в домах. Живой город — впервые за много лет увиденный. Не подновленный скелет, не квартал среди руин — город с фонарями, с троллейбусами, с кинотеатром. Они не тратились на войну — и потому сделали так много. Но и потому же не выдержали и полугода, когда война пришла к ним. Воевали изгнанники. Те, кто был обречен умереть во сне, улыбаясь. Они уходили на юг, на запад, на восток. Соединялись в подобия племен, разбредались снова. Любой, пошедший им навстречу, как то изначально планировал Круз, неизбежно увяз бы в череде бесконечных стычек, годами полз бы по землям, удержать и обезопасить которые могли бы лишь тысячные гарнизоны. Люди за Обью придумали хорошо. Круз пожалел, что попал не к ним.
Но теперь уже поздно. Их жизнь рухнула, будто карточный домик. Детские банды, ошалев, разбежались в никуда. Захаровы стаи гонялись за ними — когда в охотку. Базы и поселки к югу от Сургута выжгли напрочь — чтоб разбежавшиеся не вздумали вернуться. Правда, Круз переоценил свои силы. Чтоб перевезти новый люд за Урал и поселить на место своих, не хватило бы и десятка Котласов. Потому вывезли главное — врачей, учителей, техников, детей и молодых женщин. Вояк чаще выводили в ближайший овраг и расстреливали. Бледный, уже без кожанки, но в разодранном малахае Олег — именно его отпустил Круз из всего посольства — упросил, чтобы пропустили к самому Андрею Петровичу, а затем, плача, упал на колени.
— Как же вы можете, вы же губите все: поля, заводы, жизнь губите! Вы хоть про безопасность свою подумайте — мы же вас от востока заслоняли и юг держали, а там же такие дикари — не дай бог!
— Успокойся, парень, — посоветовал Круз. — Увидишь, все образуется. Вы держали — мы тем более выдержим. Кстати, мне нужен управитель в Сургуте. Чтоб дела местные знал. Справишься? Чтоб мы все не погубили?
— Справлюсь, Андрей Петрович, справлюсь! — пролепетал Олег, глядя в пол.
— Что в глаза не смотришь? — спросил Круз, улыбаясь. — Боишься, ненависть замечу? Тоже мне, секрет. Ты, парень, далеко не первый в списке. Думай чего пожелаешь — лишь бы дело шло. И еще: первым делом коротковолновик ваш оживите. А то полгода последних вовсе слышно не было.
В Сургуте просидел почти до Нового года, разбираясь в делах, изучая. Изумительно — на юге, оказывается, кочевники учредили настоящее ханство! Лютое, сильное, жадное. На востоке обитал кто-то невнятный в лесах и кочевали оленные. Города промышленной полосы запустели — но и там кое-где гнездились выжившие, сбившиеся большей частью в хищные банды. Руку Сургута признавали до Новосибирска и Барнаула — а дальше, судя по документам, начиналась зона походов «разведгрупп» — так назывались на местном новоязе детские шайки. Пара их добралась и до Китая!
Дел невпроворот. Кто тут разберется, кому поручить? С такими расстояниями и сообщением всего только новое удельное княжество и соорудишь. А, недосуг. Найдем кого недовольного из женсовета, пусть радуется власти. Та же Зинка-Кирза, все забыть не может. Пусть резвится. А если забудет, кому чего должна, — Инта напомнит.
С тем и вернулся домой, праздновать. Наряжать елку на пару с детской оравой. Шлепать по крупам проворных нянечек, так и норовивших показать то плечико, то ножку. А что, имеет ведь право баба на самых лучших деток, правда? Ты Аделине такое скажи, курва тощая! «Всем тихо! — ревел Круз. — Гир-рлянду забр-расываем, ать-два!» Разгорячившись, выскочил на мороз, проветриться. Тут и прохватило. Кто-то сердце стиснул колючим железом, льдом лютым. И давил, давил потихонечку. Андрюшка выскочил следом.
— Папа, папа!
— Домой иди, — велел Круз бессильно. — Без шапки не ходи. Не ходи…
Потер снегом лицо — кусает. Полегчало. Осторожно, тихонько. К двери, за нее — в тепло. Вот, и словно ничего. Прошло. Прибежала врачишка — девка из Дановых, вызванная няньками. Девку прогнал, шлепнул по гладкой попе напоследок. Ишь, на ком тренироваться удумала!
В новогодний вечер Круз смеялся и сидел со всеми за столом. А ночью пришла Безносая.
Круз не видел снов. Кошмары приходили, составленные из слов. Особо страшные — на русском, розовые — на испанском с оттенками гуарани. Но теперь увидел явственно, будто сквозь дыру, открытую в ровную, пыльную, серую степь. Безносая пришла из сумрака — медленная, усталая, не с косой, а с узловатой, выглаженной годами палкой. Горбилась, бредя — истомленная земная старуха, отвыкшая разгибаться. Встала подле стены, посмотрела пустыми глазницами. Повела плесневатой костью — и Круз заверещал во сне, схватившись за сердце.
— Зачем так? Больно ведь! — укорил, отдышавшись.
— А как иначе? — Безносая пожала плечами. — Живое — оно болит. Ты и так болеешь только мясом. Почувствуй, как оно — когда душа ноет.
— Ты за мной?
— Нет еще, сынок. Посмотреть. Много ты мне работы наделал, ой много. А я уж и так утомилась подбирать вас.
— А сколько мне осталось?
— Ты что, помереть боишься?
— Не то чтобы, но ведь доделать столько…
— Доубивать?