Волчья хватка. Волчья хватка?2 (сборник)
Шрифт:
Именно для Радения о будущем Ослаб собирал опричину, бывшую ему глазами и ушами. Он никогда не выходил в мир из своей кельи, расположенной неподалеку от боярских хором, за исключением момента, когда объявлял Сбор Засадному Полку. А так обычно довольствовался тем, что ему приносили приближенные араксы и иноки, которых он рассылал по всему свету.
Его вотчиной была Судная Роща, где старец не только судил и наказывал провинившихся араксов; здесь, как в глубокой древности, вершились все самые важные праведные дела и принимались судьбоносные решения.
На древе Правды в Судной Роще не было живого места от жертвенных знаков, когда-то вбитых, вколоченных в его ствол. Ражный стоял под ним и слушал,
Суд начался в тот же миг, как появился Ослаб – глубокий медлительный старец в черной рясе схимомонаха. На вид он был иссохшим, утлым, выветрелым от времени, однако былую мощь выдавал низкий, далеко не старческий голос и жесткие на вид, длинные седые волосы, охваченные главотяжцем. Бороду он не носил, дабы лицо было всегда открытым, но не брил ее, а выщипывал суровой нитью. Взгляд его казался самоуглубленным и, верно, оттого расплывчатым, неуловимым; в руках Ослаб держал костяные четки, увенчанные крестообразным мечом.
Утро было яркое, морозное, вздымающееся над землей солнце пробивало косыми лучами облетевшую дубраву, и густой иней, лежащий на черных ветвях, наливался густым багрянцем, создавая впечатление безмолвного и холодного пожара. Ражный стоял босым на ледяной земле и голым по пояс: перед судом Ослаба представали без всякой защиты. Но повинуясь внутренней потребности скрыть уязвимое место, он встал плечом вперед, отведя правый бок из-под взора старца.
Иноки, приведшие Ослаба в Судную Рощу, тотчас же удалились – верховный суд Сергиева воинства не имел ни присяжных, ни приставов, ни секретарей; он происходил, как поединок, один на один. Не осужденный, не подвергнутый казни и не закованный еще в вериги, с появлением старца Ражный ощутил на себе невероятно тяжкий, прижимающий к земле груз. Не входя в раж, он чувствовал, как от него исходит мощный поток подавляющей энергии: Ослаб словно приземлил его, повязал незримыми цепями и теперь держал на растяжках, как держат дикого медведя.
– Кто ты, аракс? – с ходу спросил Ослаб и, опершись на рогатый посох, чуть приспустился на подогнутых ногах.
– Вотчинник из рода Ражных, внук Ерофеев, сын Сергиев, именем Вячеслав, – ответствовал он, как подобает.
– Сын Сергиев, – зацепился судья. – Помню твоего отца, достойно боярил. Но путь свой не в иночестве закончил, мирской дорогой отправился…
– В последней схватке он получил увечье, – осторожно попытался защитить отца Ражный. – Рука отсохла…
Старец недовольно вскинул брови.
– Но умер он не от увечья – от мирской болезни сердца. Не слышал я еще, чтобы аракс погибал от инфаркта… Давал он наказ – беречь Ярое сердце?
– Давал…
– А ты не исполнил наказа и утратил воинский дух. – Ослаб сделал три шага, приблизился настолько, что посох его уперся в землю между босых ступней. – Возле тебя волк очеловечился, а диких зверей заводят, чтобы самому озвереть… По моему настоянию боярый муж свел тебя на ристалище со Скифом. Я испытал тебя, аракс, и убедился в том, что приносили мне опричники. У тебя не хватило ярости, чтоб одолеть инока. Ты открылся миру, и он пьет твою силу.
– Я в миру живу, Ослаб! В миру, который мучается и страдает от телесных и душевных болезней. Мне трудно взирать на него безучастно…
– И ты вздумал исправить его? Излечить болезни? – Старец будто еще крепче потянул за незримые цепи, придавливая к земле. – Ты воскресил мирскую девицу, отогрел ее, отдал огонь своего сердца, но чего достиг? Ты вторгся в сакральное, чтобы спасти одну жизнь, и погубил две чистых души. Что теперь станет с этими безумными братьями?.. Нельзя искушать мир чудотворством, аракс, нельзя искушать его жалостью. Твой род владеет таинством Ража, вы способны летать нетопырями, видеть чувствами, но не над миром след подниматься
– Меня учил отец – Ярое сердце – это солнечное сердце, – проговорил Ражный. – Впрочем, как и Ярое око…
– Потому он и умер от инфаркта, – перебил судья. – Разве солнце – это только свет и тепло? Разве его стихия не сжигает заживо? Не превращает в пустыню плодородные долины, не сушит рек, не насылает потопы, разрушая вечные льды?.. Ярое сердце – грозное сердце, так заповедал Преподобный Сергий. Иначе бы не выжило его воинство, давно бы расстриглось, растворилось в миру, развеялось пылью. А вместе с ним и Русь давно бы канула в небытие, сгинув под пятой бесчисленных врагов… Храбрость, мужество, отвага – это все для мира, это его утехи. Для засадника же только Ярое, грозное сердце! Потому воинство и нуждается в ином, монастырском житье и послушании, чтобы не растратить его в мирской суете. Ты не следовал этой заповеди, внук Ерофеев, и не заметил, как сам погряз в том, что призван всего лишь защищать.
– Нельзя войти в реку и не замочиться…
– Можно! – оборвал его Ослаб. – В этом и есть суть воинства! К ярому вотчиннику оглашенные и близко подступиться не смеют, а твое Урочище обложили со всех сторон, самого чуть не пленили…
– Осаду я снял…
– А должен был не допустить ее! Карать беспощадно всех, кто по злому умыслу посмел приблизиться к вотчине! Дабы содрогнулся и устрашился всякий, посягнувший на тайну существования воинства. Этому учил тебя отец?
– Учил… Но среди оглашенных было много безвинных, случайно вовлеченных, слепых…
– И ты решил отделить зерна от плевел? Судьей возомнил себя?.. Ты, Сергиев воин! Воин Полка Засадного! А полк сей тем и силен, что бьет внезапно, безжалостно и всегда из засады.
– Я не смогу быть жестоким к миру, – признался он. – Как весь мой род… Я вижу и чувствую все его пороки, его низость и падение; иногда я его ненавижу и презираю за проявление алчности, вероломства, продажности и рабской покорности. Порой мне кажется, мир обойдется и без Сергиева воинства, поскольку жестокость достигла такого уровня, что он сам готов принять на себя все страшные грехи и купаться в крови. Не во вражеской – в братской, разделившись надвое и поднявшись друг против друга. Зачем такому миру Засадный Полк? И мне хочется, рыская волком, резать его беспощадно… Но стоит взмыть над головами людей, которые еще называют себя русскими, и нет ничего на душе, кроме жалости. Россия обратилась в Сирое Урочище, а мир – в калик перехожих. Личность каждого поделена на полторы сотни миллионов, а это почти ничто! Я вижу безликий мир, и оттого мне жаль его еще больше.
Ослаб переступил с ноги на ногу и чуть приподнялся, подтянув к себе посох.
– Разве не было в нашем Отечестве подобного, внук Ерофеев?.. Было такое время на Руси. Но протрубил Сбор Ослаб, в миру носящий имя князя Пожарского, и Пересвет Козьма Минин повел Сергиево воинство на супостата… Я слышу отчаяние в твоих словах, аракс, а оно приходит к засаднику тогда, когда исчезает из сердца ярость. Мне тяжко судить тебя, сын Сергиев. Коль не был бы ты последним из рода Ражных, не говорил бы с тобой – отправил каликом сирым, а то бы в вериги обрядил, дабы исторгнуть из тебя мирской дух. Но кто же станет летать нетопырем над полем брани?.. Не могу придумать наказания. Может, и вовсе пощадить тебя, в мир отпустить?