Волчья хватка

Алексеев Сергей Трофимович

За дорогу он почти убедил себя, но едва подошел к своей новой, стылой и потому еще нежилой избе, как вспомнил недавно испытанное состояние Правила и пожалел, что отвлекся на свои восторженные чувства и не сумел вовремя прервать полет, чтоб совершить холостой выхлоп, подпалив, например, любую елку.

Сейчас бы был с огнем!

Теперь даже окна не вставить, пока не прокалишь замазку…

Ражный обошел разрубленную поляну, попинал свежий снег с пней и отправился в сторону берлоги Калюжного, за горящими угольками.

До железнодорожной сторожки Вяхиря было намного ближе, если идти напрямую, но сейчас Ражному не хотелось встречаться с нравоучительным и прижимистым бульбашом. Угольков, конечно,

даст и посудину, чтобы принести, да придется сидеть и слушать его наставления, и самое отвратительное – придется просить огня, а потом еще всякий раз вспоминать, чьим теплом греется. Как и в миру, в Засадном Полку были араксы с виду вроде бы прямодушные, честные, справедливые, однако при этом настолько занудливые, что было лучше никогда от них ничего не принимать. Даже даров, которые приносили вотчинникам, поскольку они потом еще лет десять кряду так или иначе станут напоминать о своей щедрости и всячески ее выпячивать.

У дерзкого аракса Калюжного можно просто выкатить головню из кострища и пойти – слова не скажет; скорее, наоборот, поможет донести или сам выберет и вручит ту, что не потухнет за дорогу…

Уже в сумерках Ражный добрался до берлоги в крутом берегу и тут обнаружил, что утренний снег вокруг нее свежий, нетоптаный – неужто хозяин за день ни разу не вышел, хотя бы воздухом подышать?.. Приблизившись, Ражный постучал в маленькую дверь, набитую мхом и обтянутую берестой:

– Богом хранимые, рощеньями прирастаемые!.. Ты здесь, аракс казачьего рода?

Можно было и не звать: бесцветным дымком курилась из берлоги пустота…

Ражный отгреб снег ногой и отворил дверь. Черные от копоти глиняные стенки, моховая лежанка, покрытая знакомым, из горницы сороки, половичком, холодное кострище в углу и стылый, прогорклый, как на пожарище, воздух…

Оставил жилище и удалился в место более уютное? Ушел в мир, по горло насытившись романтикой осужденного засадника? Или так скоро закончилось послушание Калюжного?

От его лежбища до деревни, где обитала сорока, было всего несколько километров, однако Ражный не рискнул являться перед строгой вдовой. Лучше уж терпеть холод, чем греться от огня, излучающего глубокую вдовью тоску и обиду. Он пошел назад, по пути приглядывая хоть что-нибудь сухое – дерево, смолевой пень, клок мха, но в предзимнюю слякотную пору все давно пропиталось влагой, промерзло не один раз и не годилось для простого и древнего способа добычи огня трением. Оставалась последняя надежда: дождаться утра и на рассвете пойти в глубь Вещерского леса, дабы, как сегодня, внезапно пересечь некую черту и, войдя в состояние Правила, уловить мгновение да поджечь любое дерево.

От холостого выхлопа энергии горело все, в том числе и земля…

Чтобы не проспать зари в предательски теплом тулупе, Ражный спустился по речке вниз, к глубокому плесу, присмотренному заранее, и взялся рубить баню. Если завтра удастся добыть огонь, то можно попариться, отмыться за многие дни в первый раз и наконец-то переодеться в чистую, дареную рубаху…

Он мог бы научить калика, как оборачиваться волком, и не собирался скрывать от бренки свою наследственную тайну, но вряд ли бы кто-то из них в тот же час вздумал испытать это. Слишком сложно и одновременно просто, хотя трудоемко и необычно достигалась способность входить в раж, ибо здесь не существовало ни волшебного слова, ни страшного заклятья, ни какого-то другого действия, с помощью которого происходило чудесное перевоплощение. Насельники русских монастырей, а чаще уединившиеся скитники иногда обретали раж через великое постничество, крайний аскетизм и круглосуточные молитвы в течение целого года, стоя на коленях под открытым небом на каком-нибудь камне, как Серафим Саровский.

Все остальные способы считались от лукавого: мирской боязливый разум рисовал ужасы

дьявольской силы, тогда как все таинственное лежало на поверхности и было доступно. Мало того, по всей России в том или ином виде сохранился этот древний обычай очищения водным перегретым паром, пожалуй, в какой-то мере испытанный каждым человеком, только что вернувшимся из русской бани – потрясающая смесь чувства утомления, облегчения и парения. А если это баня по-черному и срублена из горькой осины да натоплена березовыми дровами и веник запарен вересковый; и если еще поднять парный (не сухой) жар вдвое обычного, а исхлестав себя до изнеможения, всякий раз бросаться в ледяную купель и в этом же пару трижды вымыться с головы до ног крутым щелоком, приготовленным на липовой золе, да, сполоснувшись холодной водой, надеть чистое беленое белье и босым выйти да лечь у бегущей реки, дабы смирить в себе остатки беспокойных мыслей и страстей, – нетопырем воспаришь без всякой иной подготовки, узрев то, что не видел прежде.

И возможно, обретешь волчью прыть.

И в течение целых суток, если все время удерживать это состояние и не отвлекаться на мелочи, даже непосвященный человек способен видеть мир в ином, лучистом свете, который издревле назывался не светом, а святом.

Не получится в первый раз – нужно пробовать во второй, в третий, пока тело и разум не очистятся от накопленной грязи.

Со строительством бани Ражный хоть и спешил, но все равно не мог рубить на скорую руку, потому осиновые бревна ошкурил, выбрал пазы и углы завязал в «чашку». И прежде чем взяться за кровлю, на ощупь достал из воды подходящие валуны, сложил на сухую, без раствора, каменку, после чего сделал накатный потолок, проконопатил, обмазал глиной и засыпал полуметровым слоем земли с тяжелыми камнями: нагрузил кровлю, чтоб сруб дал осадку – иначе не удержать пара. Баня получилась маленькая и высотой всего в полтора метра, но зато к рассвету была почти готова. Оставалось наколоть плах, сбить дверь да выдолбить корыто для воды, что можно было сделать потом, пока топится каменка.

Он опасался опоздать к заветному утреннему часу, когда так легко достигается состояние Правила, и все-таки, прежде чем бежать в лес на вчерашнее место, разделся до пояса, умылся в ледяной воде и лишь потом стал подниматься в гору, стороной минуя свой дом.

Тусклый ноябрьский рассвет под серым небом путал ощущение времени, и Ражный прибавлял шагу, однако будучи уже далеко от речки, вдруг остановился и вздрогнул, поскольку боковым зрением уловил, но пропустил мимо сознания блеснувший в ельнике призрачный свет.

И тотчас ощутил неясную, приглушенную тревогу и, взлетев крылатой мышью, обнаружил свежий след, оставленный очень сильным и волевым человеком: широкая полоса оранжево-вишневого свечения пунктирно мелькала среди леса по берегу и, вырвавшись на чистое пространство, расплывалась на сажень и, самое главное, оканчивалась где-то на поляне возле дома!

Первой мыслью было, что он сам тут часто ходил и видит сейчас свои собственные следы, а их цвет, возможно, искажает зыбкое пространство, но в следующий миг увидел, что за еловой занавесью в пустом оконном проеме тлеет призрачный свет, наполовину смешанный со свечением следа…

По-волчьи осторожно Ражный приблизился к дому и замер – из трубы над кровлей шел дым, простреливаемый редкими искрами…

Печь топилась!

Ражный выждал минуту, наблюдая, как ветер треплет дымный хвост, после чего прокрался к бревенчатому крылечку и резко распахнул дверь… На каменном борове горела настоящая парафиновая свеча, огонек которой трепетал и стелился от ветра, но не гас, а на голой лежанке, вытянувшись во всю длину, спал богатырь, не узнать которого было невозможно – тот самый «снежный человек», что встретился ему лет десять назад на склоне памирского перевала…