Волчья хватка
Шрифт:
И там же, в Тегеране, Верховный ощутил первое дуновение «холодной войны», поскольку разговор все чаще сводился не к тому, как общими силами добить еще сильного противника, а как поделить мир после войны и каким этот мир будет. Запад уже чувствовал пробужденный дух северного народа Магога и заботился о своем будущем.
Совместное проживание с Рузвельтом под одной крышей прояснило и отвеяло дипломатическую шелуху с многих искренних заблуждений Верховного. Тогда он считал себя мудрым и проницательным вождем и не ведал того, что все это тихой сапой навязано ему окружением, созданным своими руками. Перед отъездом в Иран Верховному шептали в уши, будто он чуть ли не кумир для президентов Англии
А они не пошли, ибо не хотели выращивать монстра и стремились всячески истощить СССР, оттягивая открытие второго фронта и навязывая ему войну с Японией. Они еще боялись Гитлера, но уже побаивались Сталина.
Поначалу он пытался разубедить Рузвельта, развеять его испуг перед могучей Россией, которая выйдет из войны. Он говорил открытым текстом, что разбуженная энергия народа уйдет на восстановление разрушенного хозяйства, на восполнение населения и через двадцать – тридцать лет воинственный дух усмирится. Западу нечего бояться, и страх их происходит от невежества, упорного нежелания знать историю и характер русских людей – этих медведей, спящих в берлоге: если не трогать, не дразнить, не шуметь громко, они совершенно безопасны.
– Как вы можете судить об этом народе, если вы сам – не русский? – недоуменно спросил Рузвельт.
– Я – русский, – ответил на это Верховный с явным грузинским акцентом. – Русский – это даже не национальность, господин президент, это образ жизни.
Рузвельт понимал, что такое советский образ жизни, пронизанный марксистской ложной концепцией, и отказывался понимать то, что слышал.
– По крови и рождению я грузин, – толковал ему Сталин. – Но русским может стать человек… всякой национальности, и потому название всех наций в русском языке звучит как имя существительное. И только «русский» – прилагательное. Чтобы быть русским, надо жить в России, в совершенстве владеть ее языком и культурой, а самое важное – иметь русский образ мышления. Война меня сделала русским. А на мой язык не смотрите, господин Рузвельт: у нас сколько областей, столько и говоров.
Переводчик старался изо всех сил, да, видно, не донес существа – президент США еще более запутывался и впадал в тихую панику.
Или не хотел вникать в подобные тонкости. И делал это напрасно, поскольку не знал характера Верховного, в котором еще сохранились и угадывались восточные черты.
Только здесь, в неофициальных вечерних беседах с Рузвельтом стало известно, что тот не обратил внимания на пленку, посланную в Америку еще в сорок первом. Он посчитал ее подделкой, снятой на свалке металлолома, свезенного с поля боя; он был уверен, что у русских нет и не может быть оружия, способного растирать в пыль танковые колонны, – это достигалось лишь при применении ядерного оружия, над которым тогда работали американцы. Рузвельт решил, что присланный фильм – хорошая мина Сталина при плохой игре, поскольку считал дни и ждал другую кинохронику – немцев, гуляющих по Красной площади.
Он был уверен, что так и будет, но получил из Москвы еще одну ленту, снятую группой Хитрова во время Сталинградской битвы. Гудериан, шедший на выручку армии Паулюса, попал в вакуумную воронку или черную дыру, потеряв за несколько минут около сотни танков с бензозаправщиками, запасом боепитания и всем тыловым обеспечением. Подготовленный к удару бронированный кулак, способный, по оценке военных экспертов, протаранить любое кольцо окружения, натолкнулся на невидимую стену и сгорел за час до команды к началу действия. Присланные кадры на сей раз впечатляли, поскольку сосредоточенные в трех степных балках танки, вернее, то, что от них осталось, еще дымились, и взрывались по неизвестной причине рассыпавшиеся из грузовиков снаряды.
Устроить
И это было мнение не собственных экспертов; самая лучшая в мире американская разведка с великими трудностями добыла засекреченные немецкие материалы, касаемые поражения Рейха под Сталинградом.
В Тегеран Верховный привез ленту, снятую после Курской битвы. И даже не напугать ею хотел – предупредить, что с народом Магог и его князем следует вести открытую игру и не стараться переиграть втемную. И когда Верховный устроил индивидуальный показ фильма в своей миссии, реакция последовала совершенно неадекватная: Рузвельт обвинил его в жестокости и варварстве ведения войны.
Теперь же, собираясь на Ялтинскую конференцию, он готовился более тщательно и взвешенно. И к тому было много причин, а одна из них угнетала более всего: беловежский Старец, как Верховный давно называл про себя Ослаба, по-прежнему отказывался от встречи, и чувствовалось, как вместе с победным ходом войны все больше отдаляется. С этим можно было бы и примириться, помня вечность его существования и свою, хоть и верховную, но земную жизнь; можно было согласиться с самостоятельностью Засадного Полка, имея с ним связь в виде полномочного представителя теперь уже полковника Хитрова, всюду следующего тенью за Ослабом. Но в определенный момент, после Сталинградской битвы ему показалось, что найдено нужное звучание флейты, способное выманить змея из кувшина. Верховный в мягкой и ласковой форме передавал через посланника свои пожелания, и они в точности выполнялись. Он верил, что через какое-то время беловежский Старец привыкнет получать распоряжения и согласится на личную встречу.
А произошло обратное. После освобождения тезоименного города встала другая задача огромной важности – снять блокаду с Ленинграда, города – колыбели революции. Полковник Хитров унес соответствующее пожелание и скоро привез довольно резкий и категоричный отказ.
– Сергиево воинство никогда не вступит в схватку с противником, чтобы освободить этот город, – передал ответ Ослаба полномочный представитель. – Царь Петр построил его на проклятом месте, о чем был в свое время предупрежден, и Ленинград достоин, чтобы стереть его с лица земли, дабы оттуда не приходила более на Русь беда, хула и крамола.
На удивление, противореча себе, Верховный принял это как должное, ибо по глубокому внутреннему убеждению он ненавидел всякую революцию, в чем и состояло его внутреннее противоречие, и почему он с такой жестокостью загонял в землю старую революционную гвардию. Сын сапожника изначально тяготел к традиционализму и консерватизму и видел в революционном движении лишь инструмент для достижения власти. Будучи мальчиком, он услышал от своей прабабушки легенду о том, что род Джугашвили ведет свое начало от императора Александра Македонского. Великий Славянин, завоевывая Кавказ, взял прародительницу рода в наложницы.
Иосиф презирал грузинских князьков и царьков, присваивающих себе такие титулы лишь по причине, что у них в отаре больше десяти овец. Он жаждал простора и власти, а Грузия ему была мала, как детская рубашка бурно растущему подростку. Рядом находилось единственное государство, достойное того, чтобы стать его вождем.
Он презирал всякую революцию, и одновременно, однажды повязавшись с ней, обязан был придерживаться ее законов, дабы не оказаться жертвой своих подданных.
Великие противоречия раздирали его душу…