Волчья тропа
Шрифт:
Я попыталась представить себе карту БиСи. Так наша страна теперь называется. Только буквы. Настоящее имя многие забыли, а некоторые и вспоминать не хотели. Оно было напечатано на карте, но поверх него бабка чертила новые границы и территории. Однажды от старых карт не стало никакого толку, и пришлось рисовать новые. Старики в наших краях называли тот день Катастрофой, или Перезагрузкой, а далеко на юге говорили про Судный День. Бабка тогда совсем маленькой была, когда все случилось, и ее мать называла это Большой Глупостью. Мир вернулся в каменный век. Я не спрашивала, что это значит. Зачем? Живешь здесь и сейчас,
Ботиночки у меня были хорошенькие, мягкие и теплые, из шкурки куницы, вот только по лесу в таких не походишь. Через пару часов порвались. Буря наделала дыр в моих джинсах, а рубашка превратилась в лохмотья и едва держалась на плечах. Я брела по лесу, пока не наступила темнота. Желудок громко урчал от голода. Я заревела, по щекам покатились крупные слезы. Мне ведь было всего семь лет. Когда подкралась ночь, я свернулась в клубочек в пустом стволе, а по мне ползали жуки и гусеницы. Я так дрожала, что даже дерево тряслось, и мне на голову сыпалась труха.
Раньше я никогда одна не оставалась. Со мной всегда бабка была, а до нее мама с папой, хотя я их совсем не помнила. Бабка говорила, что они пошли на север – богатство добывать; когда вернутся, поделятся со мной. С тех пор прошло несколько лет. Через год после отъезда они письмо прислали. Какой-то путешественник привез его в Риджуэй и оставил в универсальном магазине. Я попросила бабку мне почитать, и она читала мне его столько раз, что я помнила каждое драгоценное словечко. Странные названия, странные и волнующие слова: Халвестон, Великий Юкон, Кармакс, Мартинсвилл, мамино и папино имена. Я просила бабку читать мне его снова и снова – так родители будто становились ближе. Письмо мне их возвращало. Я держала его под подушкой, и чернила уже почти выцвели от времени и постоянного перечитывания. До сих пор сердце сжимается при мысли, что буря его у меня украла.
Я громко шмыгнула носом, послала куда подальше все мои страхи и попыталась уснуть. То была худшая ночь в моей жизни. Впереди будет еще много холодных и темных ночей, но ни одна из них с этой не сравнится. Тогда я впервые поняла, что в этом мире у тебя есть только ты. Сидишь себе дома, болтаешь с бабкой, греешься у очага, обута, одета, – а в следующий миг тебя подхватывает буря и уносит в какую-то глушь. Больше у тебя ничего нет. Ни письма, ни бабки. А родители – так о тех вообще давно ни слуху ни духу. Только я и этот трухлявый ствол. А что еще от жизни надо? Разве что поесть немного… Я свернулась в клубочек, устроилась поудобнее и закрыла глаза.
Что-то скреблось снаружи. Когти скрежетали по коре.
Сердце чуть не остановилось. Похоже, было уже за полночь. Я все-таки уснула. Сквозь ветви струился лунный свет. После урагана небо всегда ясное, и ночью светло как днем. Но в густом древнем лесу я могла рассмотреть лишь колышущиеся листья папоротников на расстоянии вытянутой руки от моего убежища.
Папоротники дернулись. Сердце бешено заколотилось.
Скрежет когтей все ближе и ближе.
Я затаила дыхание – может, меня не найдут. Мне показалось, что мелькнули медвежьи когти. Здоровенный гризли шумно принюхивался. Я выскочила из ствола быстрее, чем кролик из норы, и бросилась прочь. Я бежала и бежала. Не оглядывалась. Не знаю, долго ли. А потом почувствовала запах
– Бабка! – закричала я. – Бабушка, я тебя нашла!
На маленькой полянке стояла хижина. Не такая, как бабкина, поменьше. Из трубы шел дым, а из окон струился свет. Значит, в доме пылал очаг. Деревянный навес над порогом поддерживали два толстых ствола, рядом на треугольных рамах сушились оленьи шкуры. На ветке висели, позвякивая, штук десять железных капканов. И везде были развешаны и разбросаны по земле поломанные и целые проволочные силки. На растянутых веревках вялились тонкие полоски красного мяса. Я их как увидела – в животе заурчало, и слюнки потекли. Бабка всегда меня учила, что нельзя красть у хороших людей. Но мяса там было столько, что охотник и не заметит, если кусочек пропадет. И потом, откуда мне знать, хороший ли он человек? Насчет плохих людей бабка ничего не говорила.
Я кралась тихонечко, словно волк на охоте, прислушиваясь к каждому шороху. Веревки были натянуты прямо под навесом, потому мне пришлось пробираться мимо окна. Я уговаривала себя, что проскользну тихо, как тень, а потом побегу так быстро, что ни один старый толстый охотник меня не догонит. Запах мяса сводил с ума. Металлический, с примесью дыма – можжевельник, наверное, или яблоня. Такое вкусное, соленое и совсем-совсем близко. Только руку протяни. Я потянулась за ближайшим куском, и тут зазвонил колокольчик. Умный охотник. Хорошо охраняет свой ужин. А то вдруг медведь решит его украсть. Или голодная девочка.
Из хижины послышался топот сапог. Я сунула кусок вяленого мяса в рот и бросилась прочь. Не знаю, что за мясо – может, лось, может, олень, – но вкус у него был отменный. Дверь хижины распахнулась. Охотник не окликнул меня, но я все равно оглянулась. Он стоял на пороге. Темная тень, в шляпе, с ружьем в руках. В этих землях законов не было, и он мог пристрелить любого, кто позарится на его собственность. Я удирала со всех ног.
А потом услышала, как он идет за мной.
Я мчалась как заяц, быстро и тихо, а он словно дикий бык с шумом проламывался сквозь кусты.
Сердце бешено стучало. Я не хотела умирать в лесу за кусочек мяса, которое я даже распробовать не успела. Я проклинала бурю, которая принесла меня сюда. Я ревела, всхлипывала и вроде как даже вопила. Охотник настигал. Он так меня и не окликнул, но разве вы позовете оленя, прежде чем нажать на спусковой крючок?
Наверняка хочет меня убить. Пристрелить как собаку.
Мои меховые ботиночки превратились в лохмотья, и один из них зацепился за ветку. Не знаю, как я мясо из зубов не выпустила, когда падала. Так и плюхнулась лицом в грязь на дне высохшего ручья.
И вдруг стало тихо. Ни шагов за спиной, ни треска кустов.
Он меня не догнал. Я его сделала! Украла его ужин и сбежала. Я села на колени и, откусив огромный кусок от полоски мяса, проглотила его целиком.
Тут я почувствовала, что за мной кто-то наблюдает, и повернула голову. Большая и темная тень возвышалась надо мной. Я даже не увидела, как он замахнулся прикладом.
Проснулась я в хижине, с повязкой на разбитой голове. Охотник сидела на стуле у дверей, уставившись на меня горящими глазами. Шляпа лежала у него на коленях, а ружье он держал под рукой. Наверное, он тоже в грязь упал, потому что все лицо было в темных потеках.