Волчья тропа
Шрифт:
Мне она всегда нравилась. Такая длинная, черная и блестящая. А дуло длиннее, чем моя рука. Охотник учил меня, как правильно ее держать, вот только пострелять ни разу не дал. Сказал, что отдача плечо из сустава выбьет.
Он поставил на место затвор и подергал несколько раз. Тот скользил, как по маслу.
– А где ты взял винтовку? – спросила я и прикусила язык. Не задавай вопросов, таковы правила.
Однако охотник не рявкнул на меня как обычно, а просто опустил винтовку и начал наполнять магазин пулями. Самодельными, конечно.
– У одного русского
Я подняла полено с застрявшим топором и попыталась вытащить его. Другого у нас не было, а рубить дрова ножом и молотком совсем неудобно.
– Так ты участвовал в той войне? Бабка говорила, что и дед там был.
– Мы все участвовали. Только не все носили форму.
Охотник смотрел, как я сражаюсь с поленом, но даже не попытался помочь. Он вставил последний патрон в магазин, потом взял шляпу и вощеную куртку.
– Завтра вернусь, – заявил он и зашагал прочь по грязи. Сейчас едва за полдень перевалило, обычно он так рано никогда не уходил, но я решила, что так надо, а вопросы задавать больше не отважилась.
Прежде чем исчезнуть за деревьями, Охотник остановился.
– Возьмись за конец топорища, а полено ногой прижми.
Я так и сделала, и у меня все получилось.
– Поддерживай огонь в печи, девочка Элка.
Мог бы и не напоминать – я всегда за печкой следила, но он почему-то раз за разом повторял эти слова, когда уходил. Может, так он хотел сказать, что я ему не безразлична? Вместо «Я тебя люблю» – «Поддерживай огонь в печи»?
Почему эти слова пришли мне на ум? Мне никто никогда не говорил, что меня любит. Ни Охотник, ни бабка. Особенно бабка. Откуда же они взялись у меня в голове?
«Передай моей малышке, что я ее люблю».
Мамино письмо. Оно давно пропало и, наверное, уже истлело. Буря украла его у меня, но слова еще хранились в памяти. Вдруг я поняла, что не вспоминала о нем с прошлой зимы. Почти полгода.
Неожиданно мне захотелось увидеть Охотника. Нет, никаких обнимашек и телячьих нежностей, просто захотелось, чтобы он был рядом. Чтобы не уходил на охоту на всю ночь. Только рядом с ним я чувствовала себя в безопасности.
Далеко он уйти не мог. Вообще-то он мне запрещал за собой ходить, и обычно я его слушалась. Однако сейчас я зашла в дом, взяла куртку и шапку, да еще и кусок хлеба с мясом прихватила. Подумала немного и добавила еще пару кусочков. Охотник из лесу всегда голодный возвращался.
Когда я вышла из дома, ливень стих; видать, скоро вообще закончится. Я прикинула, что Охотник обогнал меня всего минут на десять, и пошла за ним. Он меня учил выслеживать добычу, но земля так размякла, что фиг тут чего выследишь. Его следы наполнялись грязной водой, а тропинка быстро становилась болотом. Позвать его я не могла, на то было еще одно правило. На охоте нужно молчать. Даже если гризли нападет – держи рот на замке.
Не
Тут я набрела на полянку, поросшую высокой травой, и застыла на месте. На меня таращились карие глаза. Большие, испуганные, определенно женские. Сначала я подумала, что мне привиделось в сумерках, но женщина помахала рукой и захромала в мою сторону. Руки затряслись, и я уж было решила драпануть, а в мозгу судорожно перебирала варианты: спрятаться, помочь ей или убежать. Всего лишь женщина. Я столько лет ни одной женщины не видела.
Охотник строго-настрого наказал мне ни с кем не разговаривать, однако любопытство взяло верх. И потом я решила, что раз уж нарушила одно правило, то можно и другие.
Странно, как ее в такую глушь занесло? Мои собственные волосы отросли почти до плеч и ужасно мешали, а у нее, представляете, они аж до пояса висели. Черные и шелковистые. У меня были карие глаза, а у нее золотистые. Я-то думала, что высокая, а она оказалась раза в полтора выше. Из женщин я только свою бабку помню, но только теперь поняла, что она была старой высохшей каргой. До меня вдруг дошло, что я улыбаюсь. Вот так стояла и лыбилась, как клоун, пока женщина ко мне приближалась.
– Привет, – сказала она тихим слабым голосом, рукой прижимая к груди разодранную рубашку. Когда она подошла ближе, оказалось что это не рубашка, а что-то вроде ночной сорочки. Бесполезная кружевная штука.
– Почему ты так одета? – спросила я; самый простой вопрос «Кто ты?» не пришел в мою десятилетнюю голову.
Она оглядывалась по сторонам и пригибалась, норовя спрятаться в высокой траве, словно за нее кто-то охотился или она в прятки играла, а тут я объявилась. Видать, моего вопроса она не услышала, потому что не ответила.
– Почему ты здесь одна бродишь? Ты что, потерялась? – спросила женщина. Ботинок у нее не было – видать, бродяжка какая-то. Хотя на бродяжку не похожа. А какой у нее голос! Бродяжки так не разговаривают. В жизни такого красивого не слыхала. Мои уши огрубели от рычания Охотника, а ее слова звучали как музыка.
– Ничего я не потерялась.
Она опустилась на колени и положила руки мне на плечи, вроде как хотела убедиться, что я не привидение.
– Ты где-то рядом живешь?
Я сказала, что рядом, и тогда она улыбнулась. Все мои сомнения мигом рассеялись. Я нашла себе маму, вот так просто пошла в лес и поймала, как Охотник ловит кроликов. Он бы мной гордился. Я улыбнулась во весь рот, сверкнув зубами, которые никогда не забывала чистить. Охотник постоянно твердил, что хорошие зубы – это хорошее здоровье, и они у него белые и блестящие.