Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Панферов Федор Иванович

— Запрещает открывать ворота!

— Кто? — не сразу поняв, в чем дело, спросил знатный чабан.

— Степка. Тигр! И того хуже.

Егор Пряхин и Ибрагим Явлейкин знающе переглянулись, но ни тот, ни другой не обратили внимания на пораненную руку. Ну, рванул пес. Эка невидаль! Да и пострадавший меньше всего заботился о руке: его поразило поведение Степки. А тут еще добавил вошедший в комнату второй помощник чабана:

— Я его хотел огреть колом, так он цоп зубами и давай перехватывать и ко мне приближаться. Я, мол, тебе сейчас горло перегрызу.

Много

собак перебывало у Ибрагима и у Егора. Были и здоровенные, точно годовалые телята, с крупными лбами, но медлительные: пока поднимется, пока повернется, пока что. Не собака, а увалень. Обычно в «расход» пускали подобных собак. Или такие: по-глупому обидчивые, всегда затевающие ссоры в стае. И — умницы. Егор и Ибрагим были глубоко уверены — с подобной собакой можно на человеческом языке разговаривать, все понимает и отвечает разумными поступками.

А тут Степка…

Ибрагим причмокнул, поцокал, сказал:

— Значит, днем ворота открыть — пожалуйста. Ночью — нет? Ого! Хозяин Степка: моя отара, мой двор — не тронь, грызть буду. Ого, — и некоторое время о чем-то думал, склонив голову, как орел, что-то рассматривающий на земле, затем просительно сказал: — Подари Степку. А? — И уже представил Ибрагим, как приведет Степку на стан, как обрадуется Марьям. — С Марьям он дружить будет? Будет. Да, — уверенно произнес он.

Егор долго молчал. Друг просит подарить пса. Ну, и что же? Разве Ибрагим недостоин такого подарка? Сам подарил двух первоклассных баранов. Какие бараны! Быки, а не бараны. Обсеменить овец от таких баранов — значит обновить всю отару… И Егор сказал:

— Понадобится — голову за тебя положу, — и обеими руками показал, будто снимает с плеч свою голову и кладет ее на стол перед Ибрагимом. — Не сомневайся. А Степка? Бери Степку. Как увести его отсюда?

— В мешок посадим, — радостно предложил Ибрагим.

А Егор с невольной грустью добавил:

— Весной, сам, поди-ка, уже знаешь, умер у меня козел… Митрич.

— О-о! Митрич. Слава о нем по всей земле плыла, а потом — печаль была. Да. Как же? Митрич. Умер Митрич, и будто пальцы на обеих руках отрубили — вот что значит умер Митрич. У меня Рой был. О! Не собака — человек. Скажу: Рой, гони овечек домой — гонит. Скажу: уложи овечек в тени — уложит. Такой был. Считал, отара его, а я, знатный чабан, — помощник. Не больше. Половинку мою, — Ибрагим провел пальцем от горла, как бы разрезая себя вдоль, — половинку мою возьми, но Степка — мой. Митрич! Потеря. Ой, потеря!

Егор Пряхин заметил, что друг колеблется, и потому решительно заговорил:

— Возьми Степку. В мешок его затискаем, пускай тогда собственную ногу грызет, — и деланно захохотал.

Ибрагим думал. Нельзя в таких случаях не думать. У друга в весну пал любимец — козел Митрич. Теперь Егор отдает Степку. Ведь это все равно, как если бы наездник перед состязанием подарил коня, объезженного, воспитанного им самим. А Егор, не моргнув, отдает Степку. Вот что такое друг! Уверяет, что ежели понадобится положить голову — положит. Этому верит Ибрагим.

— Значит, даришь мне

Степку? — спросил он, прищуренными глазами сверля Егора Пряхина.

— Что за разговор? Эй, Ким! Запутать Степку в сети и посадить в мешок, — решительно распорядился Егор.

Ибрагим вскинул руку, как бы говоря: «Не спеши», — и заговорил:

— Ай, спасибо! Ай, кунак лучше нет, как Егорькя. Любимца дарит. Но ведь сердце уйдет от тебя. Как без сердца жить? Чурбак будешь.

— Сердца со Степкой не отнять, Ибра, — хорохорясь, ответил Егор, хотя сердце сжалось.

— У меня Рой был. Кобель. О! С волком сцепился. Кишки из волка выпустил, затем шагнул два-три раза и умер. Вот друг был. Степка тоже друг. Злой, но друг: не даст порядок нарушать. Значит, отдаешь Степку? Мой, значит, Степка? Куда хочу, туда дену?

— Так, стало быть, — подтвердил Егор Пряхин.

— Тогда вот что. Ты мне дарил Степку, теперь я дарю тебе Степку. О-о-о! Степка. Днем ворота открыть — пожалуйста, ночью — нет.

Егор Пряхин молча обнял Ибрагима, похлопал ладошкой по широкой спине, что обозначало: «Выражаю полную благодарность». Затем поднялся, сказал:

— Сам выведу коней. — Такой поступок хозяина считался в степи проявлением высшего почета гостю.

4

На воле было гораздо жарче, нежели в доме. Там пахло от раскаленных бревен сосной, здесь стояла духота. К ней примешивался особый резкий запах овец. Освещенные лунным светом, они лежали в полукруглом дворе, тесно сбившись и тяжело дыша, даже похряпывая. За забором на возвышенностях, словно на наблюдательных постах, маячили лобастые головы собак. Из тени неслышным шагом, будто плыл по воздуху, выступил Степка. Он рыкнул на незнакомого человека, но тут же, увидев, что рядом идет хозяин, в знак покорности лизнул босую ногу Егора.

— Свой это, Степа, — произнес Егор. — Ибра — вот кто. А ты рычишь. Стыдно так-то. И коней не выпустил. Я ведь приказал. Не слышал, что ль? И парню руку повредил. К чему, зачем? — Говоря все это, Егор отвязал коней и повел к воротам, а Степка направился в обход: посмотреть, что делают сторожевые. — Видал какой, Ибра?.. Степка-то? Ростом — бык, злюкой — тигра. Иногда думаю, отпусти власть над ним, так в загривок и вцепится.

— Умный. О-о-о! — с завистью похвалил Ибрагим.

Егор Пряхин передал другу поводья, сам протянул было руку, чтобы отнять воротнюю перекладину, как вдруг увидел: из полутени мелькнуло что-то белое и с рычаньем ринулось на него.

— Ты-ы-ы! — заревел Егор, поднимая увесистый кулак. — Шарахну, и все твои клыки к чертовой матери полетят. Кто хозяин порядка здесь? Я или ты? Сказано, выпусти коней. Ишь, черт!

Степка, чуть пригнувшись, ворча, отошел в сторону и отсюда глянул на маячившие головы волкодавов, как бы говоря: «Что, бездельники, смотрите? Рвать надо тех, кто порядок нарушает. Днем — пожалуйста, ночью — нет».

У крыльца Ибрагим и его сын сели на коней. Ибрагим некоторое время смотрел в далекие, словно залитые голубоватым молоком, лунные степи, затем сказал: