Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Панферов Федор Иванович

— Имеется за границей такая наука, именуемая флетчеризм. По той науке каждый предмет… то есть каждое питательное вещество, — еще пуще нагоняя тумана, говорил он, — каждый то есть питательный конгломерат, содержащий в себе соответствующую белковую и прочую породу, должен флетчерироваться, то есть, как бы проще сказать, пережевываться сорок раз. Вот, например, считайте. — Пища металась у него во рту, перегоняемая языком то на одну, то на другую сторону, маленький носик синел, глаза лезли на лоб.

И вдруг кто-нибудь из девушек не выдерживал, с визгом вскрикивал:

— Ой, язык проглотишь! — а остальные молча стояли в сторонке, подталкивая друг друга в бока. Но как только Крученый барин покидал стан, все начинали покатываться от хохота, выкрикивая:

— Вот так артист!

И еще тем отличался

Крученый барин, что вмешивался во все дела на селе. Идет ли у кого свадьба, Крученый барин тут как тут и начинает давать советы, как вести свадьбу, как выпивать, как одевать жениха и невесту в первый день, как на второй, как на третий. Новорожденный в семье — и опять его советы: как купать ребенка, какое имечко ему дать, как пеленать. Умер ли кто в семье — Крученый барин с советами: какой гроб приготовить, как покойника в гроб уложить, как из хаты выносить.

— За границей, если принять во внимание высоченную, как Монблан, культуру и науку океанской глубины, покойника выносят из хаты ногами вперед, — уверял он.

Одним словом, советовал делать то, что давным-давно всем было известно, но он все это облекал в такие туманные фразы, что люди выслушивали его, ничего не понимая, и делали все, как обычно и положено. Однако покачивали головами, говоря:

— Ну и язык: мелет-мелет, а что — не поймешь.

Сначала к нему прислушивались, ничего не понимая, затем начали подсмеиваться, затем гнать. Тут-то и показал себя Крученый барин. Он вдруг, словно растравленный кролик, начал бить всеми лапами: «въедался» в того, кто над ним посмеялся. А так как в любом деле, даже очень хорошем, можно найти изъян, то Крученый барин откапывал тот изъян и, превратив его в клевету, разносил ее по улицам. А иногда, как секретарь редакции местной газеты, подбрасывал «мыслишку» тому или иному корреспонденту и пропускал его заметочку-хронику.

Вскоре некоторые жители стали побаиваться Крученого барина и перестали выписывать газету, втихомолку говоря:

— Там Крученый барин злость свою раскатывает.

Узнав о том, что Крученый барин в личных интересах использует страницы районной газеты, Лагутин настоял, чтобы его удалили из редакции.

Так Крученый барин очутился «не у дел», однако продолжал посещать полевые бригады, делая вид, что его затравили, что ему, талантливому поэту, не дают ходу. Сочинял стишки на местные темы и читал их каждому встречному. Однажды его стихотворение, из тех, о которых говорят: «Да так себе», — напечатали в тонком московском журнале. Сей факт придал силу Крученому барину: он всюду бродил, не расставаясь с номером журнала, и, потрясая им перед своими насмешниками, кричал:

— Вот попадешь у меня! Попадешь, как в огонь злейший!

Ныне с Крученым барином происходило то, что случается с каждым пошатнувшимся, обозленным и отторгнутым человеком: его уже никто в хату не пускал, гнали даже от ворот, стишки редакции возвращали, а он их писал день и ночь, поливая всех разломовцев грязью… И, конечно, считал себя гениальным, но не признанным поэтом.

Недавно его посетил старший брат, ведающий лодками на берегу Волги.

Несколько дней назад некоторые жители Разлома видели, как братья прошли к Глухому лиману. Ну, прошли и прошли, шут с ними. А те забились в заросли лимана, присели там, и старший Ешков повел разговор:

— Надо мстить. Мстить, братец, кровь моя родная. Нас с тобой одна мать грудью вскормила. Ты талантливейший поэт — затерли. Я политический деятель — затерли. Мстить надо. Знаешь, когда-то был Нерон — римский император. Его не признавали как актера… а он был гениален. Так что Нерон сделал, чтобы его имя осталось в истории? Поджег Рим. Поджег! А ты что? Спичек у тебя нет? Нужна одна спичка, чтобы имя твое прогремело!

— А что — спичкой? — только и спросил Крученый барин.

— Не найдешь? Найди такое, чтобы пламя по сердцу как сапожным ножом полосонуло…

Ешков отправился в Приволжск, а Крученый барин долго бродил вокруг села, отыскивая, чем бы, как сапожным ножом, поразить сердце каждого жителя Разлома.

После отъезда Акима Морева из Разлома в областной газете появился ряд очерков и статей о жизни и деятельности колхоза «Гигант». Оказалось, в аппарате газеты нашлись толковые, здравомыслящие экономисты, агрономы и очеркисты, прекрасно

знающие теорию и жизнь, но перу этих людей не давал ходу увертливый редактор Рыжов. Ныне все обстоятельства выдвинули их на передний план, и они, побыв на беседе у секретаря обкома, выехали в колхоз «Гигант», изучили хозяйство, быт, настроение, устремления колхозников, особенно Иннокентия Жука, и обо всем этом опубликовали в газете очерки и статьи. Эти люди выяснили, что хозяйство колхоза не случайно носило комбинированный характер, а уже имело очертания нового, гармонического направления, что закладывало основу агрогорода — коммуны высшего типа. В колхозе в любое время года полезно для хозяйства и материально выгодно для колхозников использовались все наличные рабочие руки, причем учитывались возраст, здоровье и способности людей. Даже школьные работники, и те «прорвались» через установленные правила и на участке, отведенном Иннокентием Жуком, обучали своих воспитанников физическому труду, то есть развивали в них основное, что дано человеку от природы и что выделило человека из мира животных, — вот почему почти все юноши и девушки, окончившие десятилетку, осели в колхозе: одни — как доярки, другие — как трактористы, третьи — как чабаны, четвертые — как зерновики или рабочие галетной фабрики, кирпичного завода, ремонтной мастерской. Особенно много нашлось охотников работать в так называемом коровьем городке. Здесь прекрасные, светлые помещения, все в свежей зелени. Здесь великолепные жилищные условия — квартирки с паровым отоплением, с санитарными узлами, электричеством, радио. А главное, хозяйство полностью электрифицировано, что, как известно, решительно облегчило труд всего обслуживающего персонала.

На все это читатели области обратили свое внимание, но воочию еще не могли представить себе благоустройства колхоза «Гигант» и потому стали засыпать Иннокентия Жука письмами, а затем зачастили и «соглядатаи» — представители того или иного колхоза.

Но вот статья Астафьева «МТС или колхоз?» задела руководителей колхозов и колхозников за сердце. Этот вопрос, то есть ненормальные отношения между МТС и колхозами, как говорили люди, «уже намозолил глаза».

Астафьев писал:

«По случайным обстоятельствам (заболел директор МТС) пришлось руководство МТС и колхозом «Гигант» сосредоточить в одних руках, в руках председателя колхоза Иннокентия Савельевича Жука. И что же он, как хороший хозяйственник и предприимчивый человек, увидел? Там директор — здесь председатель, там замы — здесь замы, там главный агроном — здесь главный агроном, там зоотехник — здесь зоотехник, там бухгалтерия — здесь бухгалтерия, там завхозы — здесь завхозы, там полевые станы — здесь полевые станы, там стряпухи — здесь стряпухи. И это фактически на одной земле, на земле колхоза «Гигант». За короткие месяцы Иннокентий Савельевич Жук вместе со своими товарищами слили управленческо-хозяйственный аппарат и высвободили не больше и не меньше, как сто сорок два человека и заставили их вырабатывать полезную ценность».

— По два кучера на каждых козлах сидели и путались, вырывая друг у друга вожжи, — так образно выразился Иннокентий Савельевич.

Слова «по два кучера на каждых козлах» облетели всю область и взбудоражили умы передовых людей колхозов, МТС, совхозов.

— Ну что? — ликующе спросил Опарин Акима Морева.

— Рад вашему успеху, Алексей Маркович, — искренне произнес Аким Морев.

— Почему моему?

— Вы предложили объединить обязанности директора и председателя колхоза в лице Иннокентия Жука… и вот результат. Так всегда бывает: умное предложение, подсказанное вовремя, пробуждает общественную мысль.

Но, кроме всего этого, сам Рыжов, побывав в «Гиганте», опубликовал очерк о том, как Анна Арбузина со своими сотоварками спасла погибший было от обледенения старый сад и вырастила новый. И теперь Анна Петровна черными как уголь глазами (надо заметить, что у Анны глаза голубые, порою переходящие в лазурь, как и у Елены) с восхищением смотрит на прекрасные результаты своего труда».

Крученый барин читал, перечитывал все эти статьи и очерки и порою досадовал сам на себя: почему не его фамилия красуется на страницах газеты? Ведь решительно все, о чем писали, он знал, видел и мог бы сам «сочинить». Но такое у Крученого барина появилось на какой-то миг: больной мозг командовал им.