Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
Шрифт:
— Дорогие друзья! Когда-то через Северный полюс перелетел Валерий Чкалов. Ныне через полюс часто перелетают десятки самолетов, и, однако, об этом знают только летчики и пассажиры. А Чкалову поставили памятник, и Чкалов будет долго жить в памяти нашего народа. Валерий Чкалов первый перелетел через полюс на очень слабеньком самолете, если расценивать его с точки зрения современной авиации. Но — перелетел. А разве наши передовые люди сельского хозяйства свершали свои героические подвиги не с подобными «самолетами»? Наталья Михайловна Коврова (она сидит здесь, в зале) больше тридцати лет тому назад начала работать с полудикой коровой и постепенно облагораживала ее, воспитала таких, что теперь каждая из них в год дает больше шести тысяч литров молока. Ныне к этим коровам можно допустить любую старательную доярку, научив ее кормить, ухаживать за ними, подставлять под соски электрический доильный аппарат. Но Наталья Михайловна навсегда останется Чкаловым сельского хозяйства!
Аким Морев намеревался продолжать речь, но его прервали:
Как только шум в зале улегся, Аким Морев снова заговорил:
— Слышите, Наталья Михайловна, как народ приветствует вас за ваш благородный труд?
Наталья Михайловна поднялась, смущенная, растроганная, и в тишине произнесла:
— Спасибо! Что сказать? Одно могу: всем желаю своей доли.
И снова продолжал Аким Морев:
— Мы недавно побывали на Черных землях… Как жили там чабаны в прежние времена? Ютились в землянках, а подчас в кошарах вместе с овцами. Ни радио, ни газет, ни книг. Ныне на Черные земли пришли энергичные, предприимчивые советские люди. Например, колхозники колхоза «Гигант» в радиусе своего пастбища построили двенадцать домов для чабанов. Дома чистые, прекрасно оборудованные, есть радио, книги, есть газеты. При домах крепкие дворы для овец, кошары и, на всякую беду, запас сена месяца на два. А кроме того, построена центральная усадьба. Здесь доктор, ветврач, зоотехник, здесь магазин, библиотека, клуб, школа, детские ясли. Отсюда подается электричество на точки — в дома чабанов. Так заложили разломовцы новый район на Черных землях. Эти люди уже овладели полупустыней. Кто они? Секретарь райкома Лагутин, председатель райисполкома Назаров, председатель колхоза «Гигант» Иннокентий Жук.
«А про меня молчит. Зачем же пригласил, Аким Петрович?» — с обидой подумал в эту минуту Егор Пряхин.
Аким Морев, чуточку задумавшись, продолжал:
— У марксистов есть выражение: обстоятельства, то есть условия, обстановка, создают характеры, стало быть, и поведение людей… Значит, надо ломать обстоятельства. А мы добавляем: и создавать новые. Лагутин, Назаров, Иннокентий Жук возглавили народ и создали такие обстоятельства, которые породили чабанов типа Егора Васильевича Пряхина.
Егор, не глядя на Люсю, ткнув ее пальцем в бок, шепнул:
— Не забыл про меня.
— Егор Васильевич Пряхин — это Чкалов степей. Вместе с ним идут и такие чабаны, как Ибрагим Явлейкин.
— Мой друг лучше меня в сто раз! — крикнул Егор.
Аким Морев улыбнулся, кивнув Егору Васильевичу, и продолжал:
— Иннокентий Савельевич Жук со своими сотоварищами создали такое хозяйство и настолько подняли благосостояние колхозников, что уже шагнули в коммуну. И разве Иннокентий Жук не является Чкаловым колхозного движения?
Елена напряженно слушала Акима Морева, с тревогой думая: «Неужели он ничего не скажет о Ермолаеве? Неужели придерется к чему-нибудь и разнесет Константина Константиновича?» И она с еще большим вниманием стала прислушиваться к словам секретаря обкома, когда тот заговорил о совхозах:
— Есть у нас неплохие совхозы. Но есть и такие, к которым стыдно подойти. Например, Степной совхоз. Там директор Любченко каждую осень закладывает силос. Две-три тысячи тонн. И к весне в ямах — сплошная гниль. Уверяет: «Ежи роют норы к силосу, напускают воздух, и силос горит». Ежи! Это не просто глупость! Это обман государства! Почему в совхозе у Ермолаева силос не гниет? Потому, что рабочие умно закладывают его, потому, что в сохранности силоса заинтересованы все: доярки, телятницы, возчики, птичницы, гуртоправы, чабаны.
Всем казалось, что Аким Морев говорит спокойно, так, будто сидит за столом и о чем-то рассказывает, не повышая и не понижая голоса. И никто, конечно, не знал о том, как трудно ему досталось это «простое и задушевное выступление».
— Или еще, — продолжал Аким Морев, — в том же Степном совхозе наткнулись мы на свиноферму. Где? Почти на границе Черных земель, за двести пятьдесят километров от Приволжска, за восемьдесят — от железнодорожной станции. Свиньям зерно, жмых возят или из Приволжска, или с железнодорожной станции. Вместо того чтобы подвезти свиней к корму, им везут корм. Они худые, горбатые — горе смотреть. Однако держат их… и никто не протестует, в том числе и директор Любченко. Почему? Потому, что это авантюристам выгодно: воруют корм, предназначенный для свиней, списывают забитых ими же свиней на «стихийное бедствие», на чуму, например, на неожиданные снегопады, морозы. Я этим не хочу сказать, что в Сарпинских степях или на Черных землях сплошь одни авантюристы. Нет. Там очень много замечательных людей, таких, как Анна Петровна Арбузина, как чабан Ибрагим Явлейкин и его дочка Марьям. Там, в глухих степях, Марьям вывела новую породу коров, и мы все ее за это приветствуем!
Тут снова раздались аплодисменты, но уже в честь Марьям, и она так зарделась, так растерялась, что, поднявшись, поклонилась во все стороны и, прикрывая лицо ладонями, опустилась в кресло.
— Ну вот, видите, товарищи, — продолжал секретарь обкома, сам взволнованный. — Марьям теперь всю жизнь будет помнить, как за творческий труд приветствовали ее лучшие люди нашей области. Но ведь там не одна она такая. Возьмем, к примеру, директора Чапаевского совхоза Константина Константиновича Ермолаева: у него многим директорам есть чему поучиться, —
Ермолаев смутился, опустил голову, не смея взглянуть на Акима Морева, и думал: «Да, дела. Неплохие у нас в совхозе дела, но Елена тянется к тебе, Аким Петрович… Марьям тянется к тебе, Аким Петрович: счастливый ты, а не я».
— Много у нас в области хороших руководителей районов. Такие, как Астафьев из Нижнедонского района или Лагутин из Разлома. Большинство именно хорошие. Но ведь есть, товарищи, и такие, о которых говорят в народе: «Как ни поверни — гнилушка»… — Тут участники пленума взорвались хохотом. — Смотришь на него и думаешь: кто ты, что ты? К примеру, Ростовцев, он сидит здесь. В районе, которым поручено руководить Ростовцеву, в колхоз «Партизан» забрались и захватили руководство три авантюриста-пьянчужки. За несколько лет они разрушили когда-то прекрасный колхоз. А Ростовцев, словно слепой: читает лекции о постепенном переходе от социализма к коммунизму и не видит, что у него в районе орудуют пьянчужки. — Аким Морев смолк, осмотрел сначала людей в партере, потом перевел взгляд на ярусы, на галерку… и вдруг его голос, спокойный и уравновешенный до этого, поднялся и задрожал. — Много у нас в области Чкаловых сельского хозяйства. Вы все, прибывшие сюда с колхозных полей и из степи, — вы все Чкаловы сельского хозяйства. Вот какая у нас в области прекрасная армия деятелей колхозных полей! Эта армия вместе со всеми колхозниками, под руководством партии, при помощи рабочего класса, интеллигенции неудержимо устремилась к тому, чтобы жить так, как живут наши рабочие, наладить работу в колхозах так, как она налажена на лучших фабриках, заводах. Что в этом плохого? Почему такое движение должно, по уверению Сухожилина, оскорбить рабочих? Наоборот, рабочих одолевают горестные думы, и они говорят: «Пора колхозников из горбатых изб перевести в благоустроенные дома с электричеством, с ваннами. Пора замостить улицы, чтобы колхозник не месил ногами грязь. Пора строить агрогорода со школами, больницами, клубами. Пора! И партия, правительство, все мы устремлены на это великое дело. И когда мы добьемся того, что на единицу затраченного труда в колхозах дадим больше продукции — зерна, мяса, шерсти, масла, когда мы создадим внутри колхозов заводские условия труда, когда мы обновим деревню — вот тогда ликвидируется разница между городом и деревней. — В этом месте Аким Морев развил те мысли, что однажды, после поездки на строительство канала, высказал Опарину. — Трудно будет все это создать. Ну и что же? Мы с вами умеем бороться с трудностями и преодолевать их. Хиленькие душою люди боятся трудностей, а мы с вами и телом, и душою советские богатыри.
В зале заскрипели стулья, по рядам прокатился одобрительный гул…
— Но и вам, Чкаловы колхозного строя, упрек. Почему вы спокойно смотрите на безобразия, творимые у ваших соседей? Всякая павшая от бескормицы корова — ваша корова. Силос, заложенный с осени в ямы, а к весне жуликами превращенный в гниль, — ваш силос. Прекрасные травы, не скошенные на сотнях тысяч гектаров, — ваши травы. Целинные земли, к которым некоторые руководители районов не хотят и прикасаться, — ваши земли. Жулики, пьянчужки пробрались к руководству колхозом, разрушают его, — но ведь это ваш колхоз. Мы же с вами единая советская семья… Так почему же вы проходите мимо безобразий, которые жулики, пьянчужки творят на ваших глазах?! Почему вы, Чкаловы сельского хозяйства, не подаете возмущенный голос? Разве не знаете, что ни обком, ни облисполком, да и вышестоящие органы без вашего голоса, без вашего контроля, без вас ничего поделать не смогут? Почему вы молчите?! Убирайте с дороги тех, кто мешает проводить в жизнь решения Пленума Центрального Комитета партии! — Аким Морев взмахнул рукой, словно молотком заколотил гвоздь, затем передохнул и закончил такими словами: — Здесь в порядке прений возник ряд острых вопросов. Мы — бюро обкома — еще раз продумаем их и поставим перед Центральным Комитетом партии. Мы уверены, партия пойдет нам навстречу и по ряду коренных вопросов даст положительный ответ.
Театр несколько секунд молчал: люди только теперь особенно глубоко поняли, что они отвечают и за плохие соседние колхозы и совхозы, и за соседние машинно-тракторные станции. Егор Пряхин, например, если откровенно говорить, в душе всегда был даже доволен, что у соседа чабана в отаре беда. А тут и он дрогнул и крикнул:
— Правильно-о-о, Аким Петрович!
Его выкрик, словно морской прибой, хлестнул по зрительному залу, и все вскочили, закричали, зааплодировали.
«Вон он какой», — всполошенная всей душой, что есть силы аплодируя, думала Елена и уже бесповоротно потянулась к Акиму Мореву, как тянется трава к теплым лучам солнца.