Волгарь
Шрифт:
Тем же днем после вечерней трапезы крепко задумалась вдова о том, как ей дальше жить. Поняла женщина, что не совладать ей с этой напастью, не унять страсти, что вселилась в ее душу и в плоть. Долго лежала купчиха без сна, но так ничего и не надумала. А когда сон все же сморил ее, то приснилось ей удивительное. Будто идут они с Ефимом по цветущему лугу, коему нет конца-краю, и душевно так беседуют, а сама Степанида Яковлевна, будто и не вдова, а юная Стеша. И спрашивает ее казак, почто она его дичится, почто не допустит до себя, а она и не знает, что ответить, молчит и только улыбается зазывно. Потом вдруг пускается она бежать по этому лугу, радостно хохоча, а Ефим кричит
По утру проснулась Степанида Яковлевна совершенно счастливая и решила, что не зачем ей на себе крест ставить. Нет нужды в четырех стенах себя хоронить, и что ежели по уму все устроить, то и греха великого не будет для ее имени честного.
Вот в таком-то благодушном настроении попивала вдова утренний грушевый взвар, да обдумывала, какую ей хитрость применить, чтоб залучить к себе чужого работника. И удумала.
К слову сказать, и думать-то ей много не надо было: Ефиму давно осточертел и купчик, и его дрова. Казак с радостью готов был перейти к другому хозяину, только бы позвал кто.
Поэтому, когда привез он на купчихино подворье очередной воз с дровами и принялся балагурить с дворовыми, то на вопрос конюха Тришки, почто такой расторопный мужик, как Ефим, дрова возит уже почитай полгода, казак со злым смешком ответил:
– А ты, мил друг, место ведаешь, где меня враз хозяином сделают? Али смеяться удумал?
– Да Господь с тобой, Ефимушка, какие насмешки! Хозяйка наша, Степанида Яковлевна, приказала мне давеча присмотреть себе напарника: дескать, хочет она в нонешнем годе торговлю конскую расширить, и объездчик новый нужен. А я вот и подумал, что ты ведь казак, Ефимушка, а, стало быть, о конях все разумеешь. Вот и думаю я, что окромя тебя, мне лучшего напарника не сыскать, – закончил Тришка заранее обдуманное предложение, каковое делал по наущению хозяйки.
Ефим удивленно смотрел на конюха, не веря своим ушам.
– Это как же понимать, братец? – наконец переспросил он.
– А понимать так, что ежели ты согласен, то прямо сейчас пойдем к хозяйке. Я ей скажу, что работника нового сыскал, а она тебе все обскажет на предмет платы. А уж потом ступай к своему хозяину, да и сдавай и телегу, и эту клячу потешную. Мы с тобой чистокровными жеребцами заведовать будем!
– Ну, Трифон, ну удружил! Ежели все сладится, как ты сказал, то нонче же отпразднуем, напою я тебя самолучшим вином, что в здешних кабаках сыщется! – радостно воскликнул Ефим, хлопнув конюха по плечу ладонью. – Веди ж меня к хозяйке!
Раньше Ефим только мельком видел Степаниду Яковлевну и весьма смутно представлял ее облик. Мнилось ему, что должно ей быть особой почтенной, на лице коей годы и заботы не женские оставили свой след. Поэтому удивлен был казак изрядно, когда выпрямился после поясного поклона и заглянул в лицо своей будущей хозяйке. Хоть и не такой стати нравились ему всегда бабы, но не мог он не отдать должного красоте Степаниды Яковлевны.
А купчиха, увидев в его глаза изумленное и откровенное любование, посчитала сие добрым знаком, и в ее сердце укрепилась надежда, что не зря она все это затеяла.
Тришка представил хозяйке Ефима, говоря, как было задумано, что лучшего объездчика не сыскать. Вдова слушала своего работника, милостиво кивала головой, пряча в глазах радостный блеск, потом повернулась к казаку и предложила тому за работу житье с кормлением, да деньгами вчетверо против того, что платил ему купчик.
Ефиму лестно было такое предложение, и преисполнился он почтения и уважения к новой хозяйке. Поклонившись и душевно поблагодарив ее за ласку, казак отправился за расчетом. И так хорошо было у него на душе, что не стал он браниться с зловредным купчиком, а просто сдал телегу, лошаденку и весь инструмент, получил остатние деньги да и пошел себе обратно на Захаринское подворье, где, как мнилось казаку, ждала его жизнь не в пример слаще прежней.
Думалось мужику, когда шел он пыльными царицынскими улицами, что снова начала поворачиваться к нему удача лицом, и теперь-то он уж ее не упустит. Не мальчик он уже, пора, пора браться за ум, пока молод, да телом крепок. Вспомнилась ему тут сестрица Дарья да сыновья ее, почитай уж большие совсем хлопчики. А он все один мыкается, все не остепенится. Крепко решил Ефим, что вот сведет нонче Тришку в кабак, да и более туда ни ногой: надо денег прикопить на избенку, а там, глядишь, и обжениться можно будет.
...На следующее утро Ефим разбудил похмельного Тришку, которого после изрядных кабацких возлияний сам же и притащил домой. Казак чувствовал себя не в пример лучше нового друга, чем вызвал зависть болезного Трифона, чья голова никак не хотела расставаться с тошнотворным звоном и цветным туманом, несмотря на большое количество капустного рассола, коим конюх пытался опохмелиться.
Когда ж наконец конюху удалось с грехом пополам справиться с головной болью, он, стеная и охая, повел Ефима знакомиться с красавцами-конями, которых казак должен был объезжать и готовить к торгу. Трифон постепенно так увлекся, что вовсе забыл о похмелье: он душевно любил коней и с малолетства вертелся на конюшне. Впрочем, лошади, по всему видать, чуяли его душевность и всегда его слушались. Не было ни разу такого, чтоб Тришка с каким-нибудь конем не совладал, будь то хоть кляча водовозная, хоть первостатейный скакун чистейших кровей. Потому и пользовался тщедушный конюх хозяйским уважением. Но знакомцы подтрунивали над ним, говорили, что, видать, Трифонова мамаша согрешила с заезжим цыганом-конокрадом, который и передал сыну заветное лошадиное слово.
Ефиму же нравилось все: и Тришкины рассказы, и роскошные кони, и добротная конюшня, и та работа, что предстояло ему исполнять. Порешил казак справлять свою службу с полным старанием и тщанием.
Через несколько дней, когда он выводил вороного жеребца, чтоб тот не застоялся, окликнула Ефима козяйка. Он подошел к ней, поклонился и участливо спросил:
– Поздорову ли, матушка, Степанида Яковлевна?
– Спасибо, Ефим, грех жаловаться, – ответила та. – А тебе ль по нраву служба у меня? Али просьба, может, какая есть?
– О лучшем и мечтать не мог, матушка! А просить о чем еще, так вроде и не об чем более.
– Так уж и не об чем? – сказала вдова, улыбаясь и хитро посматривая на Ефима.
Ошарашенный таким оборотом, казак не нашелся, что ответить. А Степанида Яковлевна, усмехнувшись на его замешательство, проговорила со значением:
– Ну так ступай себе, а надумаешь чего, приходи.
Целый день ломал голову Ефим над такими хозяйкиными речами: что б сие означало? Делиться своим думками с кем-либо он не решился, а сам так ничего и не уразумел.