Волгины
Шрифт:
— Не задерживайте. Не задерживайте ни одного часа.
— Характеристики одной еще нет, — невнятно буркнул Труновский.
— Какая еще характеристика! — удивился Алексей. — Характеристика бойцу — его поведение в бою Я дам им характеристики. Я прошел с ними от самого Днепра, А Сталинград — разве этого мало? Я приеду и сам вручу им кандидатские карточки. Вы только поскорее оформите документы.
— Слушаюсь, — подчеркнуто бесстрастно ответил Труновский.
— Вы же сегодня, Иван Сидорович, расскажите слету, как подбивали на Дону танки, — вновь обратился Алексей к Дудникову. —
— Есть покрепче рассказать, товарищ гвардии подполковник, — разом ответили Дудников и Хижняк.
Алексей отвел Труновского в сторону.
— Когда вам вручили заявления?
— Вскоре же после вашего ухода, товарищ гвардии подполковник.
— Так не годится задерживать оформление, капитан, не годится, — нахмурился Алексей.
— У меня собралось пять заявлений. Парторг еще не оформил.
Алексей окинул Труновского сразу потемневшими, ожесточенно сверкнувшими глазами.
— Слушайте. Выбросьте к черту ваш канцелярский стиль работы и больше общайтесь с людьми. Не сидите целыми днями в землянке. Ясно?
— Ясно, товарищ гвардии подполковник, — мгновенно оробев, подтянулся Труновский.
— А если ясно, выполняйте, — угрожающе тихо приказал Алексей и, не слушая, что ему скажет в свое оправдание Труновский, пошел к воротам, куда уже подкатывали машины командующего и начальника политотдела армии.
…В зрительном зале клуба, заполненном солдатами, младшими командирами и офицерами до отказа и так густо, что были видны лишь коротко остриженные солдатские головы, накапливалась сдержанная тишина, прерываемая только гулким покашливанием и поскрипыванием скамеек. Запах нового обмундирования и густо смазанных дегтем сапог скопился под высоким облупившимся потолком. Перед отъездом на слет люди помылись в полевых банях, лица их были чистыми и розовыми. За столом президиума сидели командующий армией, худощавый, быстрый в движениях генерал-лейтенант с очень живыми, словно покалывающими глазами, начальник политотдела армии генерал Колпаков, член Военного совета и трое самых прославленных в армии бронебойщиков и артиллеристов — истребителей танков.
После короткого вступительного слова члена Военного совета на трибуну вышел артиллерист-наводчик и рассказал, как он вместе с расчетом на подступах к Сталинграду подбил из своей пушки семь фашистских танков. За ним выступил младший сержант Квасов, низкорослый, широкоплечий, с крутой, лобастой, выбритой до глянца головой.
— От моей пушки фашистам не раз приходилось кисло, — начал он мощным, сразу заполнившим весь зал, хрипловатым басом.
Это начало вызвало веселое оживление на скамьях.
— Я, братцы мои, за своей, «дудкой» — так я называю свою пушку — ухаживаю, как за малым дитем, — щуря узкие хитрые глаза, продолжал Квасов. — Я в свою «дудку» как затрублю, фашистам жарко становится.
И младший сержант, пересыпая свою речь шуточками, стал рассказывать, как он из своей «дудки» подстрелил четыре танка только в одном бою.
— Главное, братцы мои, никогда не горячитесь. Ты его, танк, подсиживай, как зверя лесного, подпускай поближе, не бойсь его, окаянного, пускай он страшно ревет и вроде на тебя рылом поганым лезет. Ничего! Ты на него, стало быть, как он станет к тебе подлезать, спокойненько, спрохвала начинай наводить. И не томошись зря, пускай себе землю роет, как свинья, а ты его в самое рыло (сдавленный смешок пролетел над скамьями), в самое рыло прямой наводкой и подваживай. А то еще можно, братцы мои, в паз, где башня с туловом, то есть с корпусом, соединяется. Тут-то ее, башню, враз заклинить можно. Пушкарь-то фашистский потом уж не сможет башню повернуть и вести прицельный огонь. Или еще можно по лапам его, по гусеницам бить. Я сам под Сталинградом его, анафему, этак подсек против шерсти, по этим самым тракам как трахнул, так эта трака в один секунд лопнула, гусеница так и выстелилась… Ну, тут уж танк и добивай и гвозди, покуда дым из него, как из трубы, пойдет. А то еще по щелям смотровым норови ударить. Тоже шанец есть, чтоб еще одну поганку уничтожить…
Квасов сошел с трибуны под шумный всплеск аплодисментов. Аплодировали командующий и член Военного совета, аплодировали все сидевшие в президиуме полковники и генералы. Но особенно оглушительно хлопал начальник артиллерии дивизии, мрачный и молчаливый полковник Круглов.
Алексей, сидевший в первом ряду, нетерпеливо оглядывался назад, ища глазами Дудникова. Все это в самом деле немного напоминало слет мастеров труда где-нибудь на предприятии или в МТС. Тот же деловито-хозяйственный тон, то же желание поделиться своей изобретательностью, находчивостью, смекалкой…
Иван Дудников был уже внесен в список выступавших. Очередь наконец дошла и до него. Когда Дудников начал свою речь, Алексей почувствовал себя так, словно Иван Сидорович рассказывал не только о самом себе, но и о нем. Его боевой путь как бы слился с фронтовой биографией Алексея.
Неторопливо и обстоятельно, все время трогая ладонью свои медали и гвардейский значок, словно желая убедиться, на месте ли они, Дудников, в противоположность немного чудившему Квасову, спокойно и серьезно, как где-нибудь на колхозном собрании, рассказывал:
— Я, дорогие товарищи генералы, полковники и все гвардейцы, сначала воевал плохо, сознаюсь. Но я понимаю: раз ты в армии и защищаешь свою Родину, значит, должен быть мастером своего оружия, как и любой другой отрасли. Так я понимаю? По-моему, так. Я, допустим, рыбак, и мне хотелось бы и сейчас невода таскать на тихом Дону… Но-о… Хм… Мало ли кто чего хочет. Мне пулемета показалось мало. Захотелось крупповскую сталь на зубок взять. И я стал бронебойщиком. Я еще мало танков подбил. Всего шесть штук. Больше как-то недоводилось. Ну, а ежели доведется…
Сметливые глаза Дудникова на мгновение остановились на сидевшем прямо перед ним подполковнике Волгине. Бронебойщик вдруг запнулся, заподозрив себя в похвальбе, побагровел от смущения, оглянулся на командующего и, как будто устыдившись того, о чем говорил, растерянно потрогал свои медали, махнул рукой:
— В общем, все ясно. Я кончил.
И, споткнувшись на ступеньках, сошел с трибуны.
Командующий армией и генерал Колпаков улыбнулись.
— Храброму всегда говорить трудно, — так, чтобы слышали все в зале, сказал командарм.