Волгины
Шрифт:
— Вспомнила я, девочки… свою прежнюю жизнь, треклятую, беспризорную… Для меня, может быть, особенно много значит этот Новый год, девочки… милые… Как я счастлива, милые…
Через минуту Тамара хохотала попрежнему.
Воспользовавшись минутой, когда Прохор Матвеевич и Павел о чем-то горячо заспорили, Виктор незаметно вышел из-за стола, подмигнув Алексею, направился в комнату, где веселились друзья Тани.
Шум, беспорядок на мгновение ошеломили его. Он растерянно остановился у порога, никого не
— Куда же ты запропастился? — подбежала к нему Таня. — Ждем, ждем, а тебя все нет. Вот и Валя! Ты же хотел видеть ее.
И она подвела к нему Валю.
Виктор изумленно смотрел на свою бывшую соученицу.
Перед ним стояла не та нескладная длинноногая девочка, у которой пальцы всегда были в чернилах, а стройная красивая девушка, державшаяся очень уверенно.
Он невольно смутился под ее пытливым взглядом, раздумывая, как же обратиться к ней: по-старому, по-школьному, на «ты» или на «вы».
Валя продолжала смело разглядывать Виктора.
— Так вот вы стали какой, — сказала она. — Как изменились…
— Вы тоже… Выросли, похорошели…
— Разве я сказала, что вы похорошели? — улыбнулась Валя. — Я хотела только сказать, что вам к лицу форма летчика…
Щеки Виктора залились румянцем. Ему вдруг показалось, что именно ее, Валю, он хотел видеть все время, именно для нее ехал в отпуск в родной город и пришел сюда, и что Валя — та самая девушка, которой суждено сыграть в его жизни важную роль.
Они говорили о тех ничего не значащих пустяках, о которых говорят молодые люди, взволнованные встречей и воспоминаниями о первой полудетской влюбленности.
— Так вы не забыли обо мне? — щуря глаза, тихо спросила Валя.
— Как я мог забыть! — воскликнул Виктор, и ему показалось, что он действительно не мог забыть Валю и все время помнил только о ней.
— И надолго вы приехали, Витя? На месяц. Очень хорошо. Будем встречаться — вы, Таня, Тамара и я, Юрий… На каток вместе будем ходить, в театр. Вы что больше любите: драму или комедию?
— И драму и комедию.
— А фигуры высшего пилотажа делаете?
— В обязательном порядке.
— И с парашютом прыгали?
— Очень часто и с большим удовольствием. Просто жить без парашюта не могу, — улыбаясь, шутливо отвечал Виктор и думал, что не этот легкомысленный разговор будет иметь теперь значение в их будущих отношениях, а что-то другое, более важное и серьезное.
Когда снова зажгли елку и все закружились вокруг нее, Виктор и Валя неожиданно для себя очутились в углу за елкой, и Виктор не мог после вспомнить, как это произошло: он вдруг увидел близко перед собой вздрагивающие ресницы Вали и поцеловал ее в губы.
Оттолкнув его, Валя убежала к подругам.
Но вот гости стали постепенно расходиться. В горнице все еще висел синий табачный дым, смешанный с запахом обтаявших свечей, когда в доме наступила тишина.
Виктору очень хотелось проводить Валю, несмотря на то, что в этом, казалось, не было надобности: она и Юрий возвращались домой вместе.
— Мы вас проводим — я и Виктор. Хорошо? — смело предложила Таня и лукаво взглянула на брата.
Они шли по устланной мягким снежным ковром улице, среди голубоватого сияния матовых фонарей, осыпаемые роем порхающих снежинок. Легкий мороз пощипывал их разгоряченные лица.
Желая выиграть время, чтобы не прийти к дому Якутовых вместе с Таней и Юрием, Виктор увлек Валю далеко вперед.
Он бережно поддерживал ее под локоть, а она намеренно скользила по утоптанному снегу своими резиновыми ботиками, опираясь на Виктора всем телом, и смеялась. Валя казалась ему прекрасной. Снежинки сверкали на ее пуховой шапочке, на ресницах, на розовых, как у куклы, щеках. Они болтали безумолку и не заметили, как подошли к дому.
— Как хорошо, что мы опять встретились, — сказал Виктор.
— И это совсем не то, что было тогда, в школе… Помнишь? — переходя вдруг на «ты», спросила Валя. — Школу, где мы учились, еще не забыл? Советую тебе заглянуть в нее хотя бы для того, чтобы вспомнить, как ты один раз больно дернул меня за косу…
— Неужели? — ужаснулся Виктор. — Не может быть!
«Неужели это она, та самая, которая станет для меня такой же близкой, как Кето для Алексея?»— подумал он.
Валя стояла на ступеньках, чуть повыше его. Увидав на ее ботиках налипший мокрый снег, Виктор подумал: «У нее могут озябнуть ноги».
И ему захотелось прикрыть их своей шинелью.
В комнате Тани стояли ее кровать, маленький столик с овальным зеркальцем и фарфоровыми безделушками, детское кресло, в котором теперь сидела наряженная в шелковое платье кукла с прозрачными стеклянными глазами.
На письменном столе лежали толстый, как кирпич, «Курс нормальной анатомии» и учебник хирургии. Отдельной горкой возвышались книги-любимицы, их Таня перечитывала помногу раз: «Овод», «Как закалялась сталь», «Том Сойер». Любовь к ним не проходила, а приобретала особенный, полный какой-то невыразимой прелести смысл. Но рядом с ними уже лежали выделенные в особую аккуратную стопку «Анна Каренина», «Мадам Бовари», тургеневская «Первая любовь». К ним уже тянулась Таня, ища ответов на волновавшие ее вопросы, чувства.
Словно два мира раскрывались перед Таней — мир медицинских знаний, где все было разложено по полочкам и человек рисовался в виде обнаженной сложной машины с многочисленными колесиками и винтиками, которые следовало изучить, чтобы потом, будучи врачом, — предохранять его от губительного влияния всяких болезней, — в этом мире все было ясно и выверено — от сердечных мышц и мозговых полушарий до тончайших нервных нитей.
Это был мир будущей профессии, суровый, еще не изведанный до конца и все более ее увлекавший. Таня входила в него, жадно поглощая, зазубривая тысячи анатомических терминов, ломая язык всякими «venae jugulares» и «arteriae carotides».