Волгины
Шрифт:
Ухарский глаз Роди вызывающе блеснул из-под светлого чуба.
Над лесом нарастал знакомый звенящий звук. Послышалась отдаленная пулеметная очередь. Родя вытянул шею: от напряжения, от кипевшего в нем волнения на глазах его выступили слезы.
— Ты слышишь? Они опять нас ищут…
Родя выругался, смял в пальцах окурок.
— Почему мы сидим? — спустя минуту снова спросил он.
— «Старик» не хочет прежде времени обнаруживать аэродром. Повидимому, предстоит какая-то операция, — ответил Виктор.
—
— А я понимаю… — холодно сказал Виктор. — Что толку, что мы будем лезть, как мошкара, на огонь. Тактика нужна, ты понимаешь?.. Расчет!..
— Какая тактика? — фыркнул Родя. — Мне стыдно! Понимаешь, больно и стыдно!.. Встречаются вчера какие-то пехотинцы… Вдруг один так сощурился, рот набок перекосил и говорит: «Гляньте, ребята, летчик на земле мертвые петли делает. Вот бы спросить его: где он вчера был, когда немец нас долбил?..» Так меня жаром и окатило. Еле сдержался, чтоб не тряхнуть его.
Виктор затрясся от смеха.
— Так и сказал: мертвые петли?
— Так и сказал, мерзавец!..
Они замолчали.
Над лесом все еще плыл басовитый гуд, похожий на звук молотилки. Лесной сумрак густел, солнечные лучи гасли.
О чем-то оживленно разговаривая, к Виктору и Роде подходили Кульков и Харламов.
— Эй вы, дачники! — еще издали насмешливо крикнул толстый курносый Кульков с розовым мальчишеским лицом. — Слухи новые есть.
Родя быстро встал, оправляя гимнастерку, спросил:
— Лететь будем? Говори!
— Лететь. Только не на запад, — ухмыльнулся Кульков.
— Пошел к черту с такими слухами! — выругался Родя.
— Серьезно, что нового, Харламов? — обернулся Виктор к сдержанно молчавшему младшему лейтенанту с женственно пухлыми губами и грустными мечтательно-задумчивыми глазами.
Харламов вздохнул:
— Говорят, наши войска оставили Вильнюс. Ну, и наш аэродром остался чуть ли не в тылу немцев. По этому ребята и судят.
Родя ожесточенно сплюнул, протянул: «У-у-,у…» и отошел в сторону.
Послышался треск сучьев, глухой топот… Со стороны штаба бежал Сухоручко.
— Хлопцы, есть приказ!.. Сейчас сам от радиста слыхал, — приглушенным голосом крикнул он. — Рано утречком двум эскадрильям на перехват лететь!..
Услыша такую радостную новость, все весело переглянулись.
— Ну, братцы… тихое «ура» нашему «старику», — предложил, улыбаясь, Виктор.
— «Ура» после кричать будем, когда Гитлера побьем, — вразумительно вмешался Харламов. — Пошли, ребята.
…Ночь прошла тревожно Виктор почти не спал, лежа под плащпалаткой, недалеко от своего самолета.
Бесконечно текли нестройные воспоминания о днях мирной жизни, казавшейся теперь очень далекой. Проплывали дни отпуска, встреча Нового года, лица отца, матери, Тани, Вали, прощальный полет над городом, задержка со штопором. «Тогда я чувствовал себя героем, — думал Виктор. — А вот теперь как? Так же растеряюсь, как и в первый раз? Да лучше тогда не жить!.. А ведь завтра опять этот еще неведомый противник… Мама, если бы ты знала, что мне предстоит завтра!»— думал Виктор.
Он долго не мог уснуть, стараясь нарисовать как можно подробнее картину завтрашнего воздушного боя.
Перед рассветом Виктор вскочил, сильно продрогнув от ночной свежести. Самолет темнел вдали, похожий на широко разросшийся куст.
Виктор подошел к самолету и долго стоял, преодолевая дрожь. Какая-то мысль, какое-то новое чувство искало выхода. Виктору казалось, если он найдет ему название, то все будет хорошо.
Виктор теперь знал: на войне не все происходит так, как это рисуется и проделывается в учебной обстановке. На учении все условия невольно подгоняются под желаемые обстоятельства, и воображаемый противник ведет себя так, что известны его цели и скорость движения.
До войны можно было рассчитать все до одной секунды. Виктор всегда знал, что он должен в эти секунды сделать, находил «врага» там, где он должен был находиться по воле командира.
Теперь все было иначе. Ткнув пальцем в квадрат на карте, командир полка сердито проговорил:
— Ищите немцев здесь. Они идут на Минск, но могут повернуть на Гомель. Имейте в виду, немцев много, вас только шесть… Вы их можете встретить раньше, позже, где угодно и когда угодно… Враг в воздухе, об этом помните всегда…
Все было необычным при получении этого задания: утренний, проникавший в землянку командира полка лесной холодок, звонкие птичьи голоса, готовый вспыхнуть солнечными лучами рассвет, необычно хмурый, усталый вид «старика». По его раздраженному голосу, по сгустившимся вокруг глаз морщинам можно было заключить: немало бессонных часов провел он, и теперь его волновали те же чувства, что и стоявших перед ним Виктора и Родю.
Полковник не был так стар, как об этом говорило любовно, по-сыновьи, данное ему прозвище.
Это был мужчина лег сорока с небольшим, плотный, с полнеющим животом и крутыми плечами. Глаза у него были молодые, светлые, голос резкий, повелительный, речь немногословна и грубовата.
Командир полка принадлежал к тому разряду людей, которые в проявлении ласки и гнева одинаково скупы и прямодушны.
Медленно отвернувшись от карты, блеснув монгольским орденом, он почесал в затылке и, не поднимая головы, спросил:
— Все ясно, Волгин? А вам, Полубояров? Выполняйте!
Пожимая им руки, командир полка все тем же сердитым, недовольным голосом добавил: