Волхв-самозванец
Шрифт:
Не делая резких движений и успокаивающе шепча: «Спокойно… Все хорошо…», я извлек из кармана завернутый в пакет бутерброд, разломил его пополам и бросил шипящему от страха животному. Обезьянка отпрянула, вжавшись в камень, затем принюхалась и проворно схватила угощение. Поджаренные кусочки хлеба полетели в сторону — наверное, ей не понравился запах майонеза с чесноком, — а вот ломоть отварной свинины мигом был проглочен, не задержавшись на зубах. Сделав правильные выводы из моего поведения, возможный мой далекий предок осмелел: он пискнул, показав, что хочет еще. А мне
Поглотив все мои мясные запасы, кроме колбасы, которой побрезговала, обезьянка сыто рыгнула и погладила свое вздувшееся брюшко, что-то лопоча по-своему.
Дабы укрепить возникшее доверие, я снял с шеи пережиток пионерского прошлого — камень куриный бог, небольшой круглыш с дырочкой посредине и старательно выцарапанной буквой «В». Развязав шнурок, я с помощью отломанной на ближайшем дереве ветки смастерил игрушку. Продемонстрировав притихшей малышке принцип действия колеса, предоставил ей возможность разнообразить свои игры. Она сперва обнюхала конструкцию, затем повторила мое движение. Куриный бог послушно изобразил колесо. Обезьянка пискнула и сунула ветку с камнем за щеку.
Ее большие глаза пронзительной голубизны с любопытством уставились на меня, ожидая, что я предложу еще.
Вот только умные мысли у меня закончились.
Затянувшуюся паузу прервал далекий крик.
Моя новая знакомая встрепенулась, бросила на меня взгляд и серой молнией ринулась прочь. Ни спасибо, ни до свидания. Впрочем, чего от них ожидать — дикие люди, времена и нравы.
Спустя мгновение, прервав череду моих раздумий о стратегии дальнейшего поведения, крик повторился, но уже немного левее. Словно отвечая ему, откуда-то из-за моей спины раздался грозный звериный рык, полный первобытной ярости, подстегиваемой голодом и охотничьим азартом. Какой-то из местных хищников вышел на охоту.
С перепуга я излишне резко обернулся, пытаясь увидеть опасность, и ноги мои скользнули по базальтовому щебню. Я взмахнул руками, пытаясь за что-нибудь уцепиться — напрасно, — и камнем покатился вниз, собирая богатый урожай синяков, ссадин, ушибов, порезов, а для полноты картины жирной точкой получив сотрясение мозга.
Опираясь одной рукой о валун, прервавший мой скоростной спуск, я второй схватился за голову, которая гудела точно колокол. Перед глазами кружила стая ярких светлячков. Но вот наконец их стало меньше, да и звон в ушах затих, оставив ватную приглушенность звуков.
Рык повторился значительно ближе и с противоположной стороны, но теперь он не был неожиданным, и я сумел погасить вспыхнувшую было панику. Вместе с частью самообладания вернулась способность мыслить и действовать.
Как любое существо, не наделенное острыми когтями или зубами и непробиваемой кожей, но зато обладающее в избытке инстинктом самосохранения, я избрал в качестве способа борьбы с опасностью бегство. Зарыться поглубже, залезть повыше или убежать подальше. Зарыться некуда, да я и не крот, бегать с детства плохо приучен, а лазать по деревьям — обезьянья привычка. Впрочем, если вспомнить Дарвина и современных психологов, добавивших к его учению утверждение, что от истоков мы ушли значительно меньше, чем считал основатель теории дарвинизма, то…
На стоящее рядом дерево залезть труда мне не составит — оно разлапистое и невысокое, но я не за яблоками собрался, в нашем деле чем труднее залезть, тем лучше.
Вздрагивая от каждого звука, ежесекундно ожидая удара мощной когтистой лапы, я кое-как взгромоздился на нижнюю ветку огромного доисторического дерева и стер с лица кровь и пот, заливавшие глаза. Пелена, застившая взор, прояснилась.
Прижав руку к кровоточащей ссадине на лбу, я ощутил жгучее покалывание, вызванное попаданием соли в открытую рану.
Рев раздался одновременно с двух сторон, совсем близко — метрах в десяти, и в треске раздвигаемого кустарника к подножию моего убежища вышли два похожих друг на друга зверя.
От разочарования я сплюнул на их грязные головы, чувствуя, как от злости и стыда начинает пылать лицо.
Но кто же мог предположить, что этот грозный рык может исторгнуть глотка такого ничтожества? До той поры я наивно полагал, что дворняжки появились сравнительно недавно — одновременно с возникновением городских свалок. Ошибочка вышла.
Ростом с пуделя, со свалявшейся шерстью, по внешнему виду напоминавшей коврик у входа в общественную уборную, местные презренные падальщики органично смотрелись бы у мусорного бака с зажатыми между лап хвостами и испуганными глазами.
Заметив меня, «охотники» подняли такой визг, что стало больно ушам. Недолго думая я выдернул из переплетения листьев сухую обломанную ветку и бросил ее вниз.
Подтвердив мое предположение об их родстве с дворняжками, звери, скуля, бросились прочь. А рычали-то, рычали…
Уняв нервную дрожь, я начал подумывать о том, что было бы неплохо слезть с дерева. Но видимой возможности осуществить это, не изображая из себя Икара в последние десять секунд полета, не наблюдалось. Уж больно толст и гладок был ствол дерева, на который меня загнал страх. И как я только умудрился взгромоздиться на него?
Нет в жизни справедливости — где-то вызывают службу спасения, чтобы снять с дерева кота, а тут человек сидит, как попугай на жердочке, и никто не спешит лестницу принести… Придется самому выкручиваться. Сейчас сдвинусь к концу ветки, она прогнется под моим весом, и можно будет попробовать спрыгнуть на землю — вон на те кочки.
— У-у-ааа!
И кого несет на этот раз?
Сверкая голым задом, размахивая зажатым в руке дрыном и напролом ломясь сквозь заросли кустарника, мимо пробежал первобытный человек. Классического образца неандерталец, точно такой изображен в учебнике истории. Массивный торс, покрытый густыми бурыми волосами, кривые короткие ноги, руки ниже колен и голова, словно кусок глины, над которой скульптор остановился на минутку, стараясь наметить общую форму, и бросил это неблагодарное занятие, предпочтя работу с более послушным материалом. Мощные надбровные дуги, глубоко посаженные глазки, квадратная челюсть, выдающаяся далеко вперед, отчего создавалось впечатление постоянного оскала на и без того довольно угрюмом лице.