Волк-одиночка
Шрифт:
— Благодарю, — кивнул Камена. Он был совершенно серьезен. По крайней мере, выглядел так. Может быть, моя последняя выходка внушила ему какое-то количество уважения ко мне. Но с той же долей вероятности можно было предположить, что он просто умело маскировал свои эмоции. Правда, с какой целью — непонятно. — Но все равно глупо.
— Кто ж спорит, — от нечего делать согласился я и глубоко затянулся.
— Погоди, дай сказать, — Камена нахмурился, и я решил, что лучше пока попритихнуть. На «бис» номер с выбиванием глаза вряд ли пройдет. Второй шестерка, ученый горьким опытом, ворон ловить не станет, а облагородить мне внешность, учитывая мое теперешнее физическое состояние, ему ничего не стоит. Да еще,
— А как быть со смертью Четырехглазого? — поинтересовался я. Меня все больше разбирало любопытство, но — по другому поводу. Почему со мной до сих пор не покончили, почему продолжают вести светскую беседу, более того — пытаются убедить в своей правоте? Что-то неправильное было в этом. Загадочное. Что ли, в живых оставить хотят? Непонятно.
— Смерть… — вздохнул Камена. — Погорячились. Я погорячился, если конкретно. Теперь-то понимаю, что не надо было отдавать ту отмашку. Ну, а что прикажешь делать? Я — деловой человек. Я делаю деловое предложение. А в ответ — тишина. Я жду неделю, другую, потом звоню, чтобы узнать результат, а меня, мягко говоря, посылают на три конкретных буквы. Конечно, меня это разозлило. И я сказал, что надо брать быка за рога и показать, что мы не шутим. Поторопился, конечно. Потом подумал и понял, что действовать надо по-другому. Вот как с тобой.
Я крякнул, но Камена на это внимания не обратил.
— Твой друг умер. Жаль человека. Но посмотри на дело с другой стороны. Эта смерть — одна смерть. Все мы там будем. А если вы согласитесь платить мне, дальше все будет нормально. Мои ребята на вас не только пальца не поднимут, но и следить будут, чтобы другие не наехали. Если не согласитесь… Ну что ж. Допустим, уйду я в сторону, оставив все, как сейчас. И что? Через неделю, через месяц, пусть даже через год — все равно ведь найдется какой-нибудь неглупый человек, который повторит мою попытку. И где гарантия, что это будет не какой-нибудь отморозок, для которого человеческая жизнь стоит не больше выстрела? Тогда он перевалит половину вашего таксопарка, а вторая половина согласится с его условиями. Только это будет еще вопрос — сколько он с вас потребует? Пять процентов или половину? Поэтому, думаю, вам выгоднее принять мое предложение. Что скажешь?
Я долго ничего не мог сказать. Просто стоял, курил и удивленно таращился на него. Как-то само собой повелось, что самым убедительным в мире человеком я считал себя, несравненного. И дело тут вовсе не в тщеславии — боже упаси, я человек не тщеславный, хотя иногда и прорывается. Дело в том, что я на редкость болтливая сволочь, и добиваю соперника, если не аргументами, то количеством слов — напрочь.
Но, выслушав могучий монолог Камены, я усомнился, что в искусстве демагогии мне нет равных. Во-первых, его речь, только изредка прерывавшаяся моими восхищенными вздохами, была нисколько не короче большинства моих шедевров. И, судя по тому, что он нисколько не выдохся, при желании ему не составит труда сказать в три раза больше. Причем — самое для меня завидное — его речь была внешне совершенно аргументирована, и в этом он бил меня по всем статьям. И я добровольно, правда, в одностороннем порядке, подписал акт о безоговорочной капитуляции. Он был лучшим трепачом света.
Только вслух я по этому поводу ничего не сказал. До поры, до времени. Узнает, возгордится, вообще на обделанной кобыле не подъедешь. Вместо этого я задал вопрос, интересовавший меня в данную минуту неизмеримо больше:
— А к кому ты обращался со своим предложением?
— А кто там у вас всеми машинами командует?
Я снова задумался. Сказано было, не сказать, чтобы расплывчато, но туманно. Таких командиров в нашем третьем таксопарке было человек пять, начиная с Макареца и заканчивая директором. Чтобы не выглядеть совсем уж идиотом, я решил уточнить, и начал сверху:
— К директору, что ли?
— Нет, не с директором. Директора не было, — он собрал брови у переносицы, явно что-то припоминая. Потом просветлел лицом: — С завгаром!
— С Макарецом? — я удивленно вытаращил глаза. Вот ведь сволочь какая! Он носил на морде траур, когда нашли труп Четырехглазого, он нацепил презрительную мину, когда таксеры и механики объявили мне бойкот, и это после того, как, получается, сам и стал причиной его гибели, а через это — бойкота в мою сторону. Эх, выбраться бы из этого долбанного во все щели молочного комбината, я бы высосал Макарецу левый глаз и выплюнул туда, где пасутся вороны. Пусть клюют. Они глаза любят.
— Тебя это удивляет? — лениво спросил Камена.
— Не то слово, — буркнул я. — Выпустил бы ты меня отсюда, я бы ему Хиросиму с Нагасаками в усеченный отрезок времени и пространства устроил.
Камена усмехнулся и неожиданно удивил меня так, что мои зубы разошлись в разные стороны и я еще долго после этого не мог грызть семечки. Он сказал:
— А я тебя выпущу.
После минуты молчания, в течение которой я с горем пополам пришел в себя и обрел способность выбирать более или менее приличные выражения, добавил:
— С одним условием.
Я облегченно выдохнул:
— Ну, я так и знал, что в этом гешефте будет какая-то хохма. Что за условие?
Камена оценивающе посмотрел на меня, потом протянул руку к столу, заваленному бумагами и побарабанил по столешнице:
— А условие вот какое. Ты возвращаешься назад и рассказываешь своим парням о выгоде сотрудничества со мной. И постараешься их убедить.
— Они могут и не согласиться, — резонно возразил я. Даже при том, что совершенно не имел в виду передавать таксистам содержание этого разговора.
— Могут, — согласился он. — Тогда ты постараешься еще раз. В конце концов, в этом есть и твой прямой интерес.
— Чтобы я понимал — и ведь да, так нет! — я сокрушенно помотал головой. — Будь добр, объясни популярнее.
— За тоном следи, — одернул меня Камена. — Я тебе не кум, не сват и не брат. Но, раз ты просишь, поясню. Твой интерес в том, что раз в месяц ты будешь иметь свои пять процентов от суммы, получаемой мной. Думаю, это будет немало — за одну-единственную услугу. Убеди своих коллег — и деньги твои.
Я прикинул. Да, действительно выходило, что сумма будет немалая. С такими доходами можно бы и не переживать за то, что меня выпирают с работы. Конечно, жизнь на них вряд ли назовешь королевской, но на хлеб с маслом хватит. Только — вот незадача — в предложение вкралось коротенькое словечко «бы». И это самое «бы» недвусмысленно заявило: ничего ты, братец, такого не сделаешь. И сам это прекрасно знаешь.
Конечно, знаю. Дело не только в том, что мне совесть не позволит. Но и в том, самое смешное, что эти мои коллеги — Генаха, Ян, Рамс, Чудо и прочие — со мной даже разговаривать не станут, я сам постарался недавно. И потом, зная их гордый нрав, с полной ответственностью, как товарищ Маяковский, могу заявить: никогда они на такую сделку не пойдут. Скорее, позабирают у своих карапузов-двоечников рогатки и луки со стрелами и, как я недавно, но в отличие от меня, всем племенем, выйдут на тропу войны. Свои кровные — дело чести.