Волк в овечьем стаде

Брэндон Джей

— Он мог быть твоим, — сказал я, — если бы ты не решил уйти так рано.

— Ха-ха-ха, — разразился Элиот смехом. Он обнажил свою седую густую шевелюру, положив шляпу на стул. — Проторчать в этом кабинете два срока кряду? Нет, нет, я уволился вовремя. Конечно, я не предполагал, что мое кресло достанется этому цивилисту. — Он не хотел называть моего предшественника по имени. — Жаль, что ты не занял это место четырьмя годами раньше, Марк. Но, по крайней мере, ты отвоевал этот кабинет. Я рад, что он снова в хороших руках.

Странно было беседовать с Элиотом Куинном в прокуратуре. Мы часто виделись, примерно раз в два месяца, но только не в моем кабинете. Казалось, вернулось прошлое, я — помощник своего предшественника,

и мы расположились в старом офисе. Это было не так давно. Элиот еще не старик. Шестьдесят два — шестьдесят три. Но он олицетворял собой прошлое. Он был прокурором в округе Бексер почти двадцать лет, из них восемь — моим непосредственным начальником, с конца шестидесятых до середины семидесятых. Теперь мне было сорок восемь, я прикинул, что Элиот, когда взял меня к себе, был моложе. В своем деле ему не было равных, и я восхищался им.

Он почти не изменился с той поры, когда семь лет назад отказался участвовать в очередном переизбрании, разве что спустил вес. Теперь он сгорбился и выглядел тщедушным. Костюм в тонкую полоску сидел идеально, рубашка безупречно выглажена, а на галстуке красовалась булавка. Челюсть Элиота, как и в былые времена, когда по ней можно было угадать приговор загнанному в угол обвиняемому, была столь же решительной. Он пренебрегал очками. Его голубые глаза буравили собеседника.

Его имя время от времени всплывало в наших коридорах, хотя он обходил стороной криминальные суды, свое прежнее ристалище. Иногда его нанимали адвокатом в федеральном или гражданском деле. Это помогало ему держать форму. Недавно он изящно выиграл процесс против менеджеров некой фирмы, которые добивались тюремного заключения для одной безработной, ибо несчастная зачастила, в их здание. Дело, которое бы наверняка стало формальным разбирательством, где симпатии присяжных непременно сказались бы на стороне владельцев фирмы, которые просто хотели оградить своих клиентов от неприятностей, превратилось в руках Элиота в обвинение ущемления прав личности, граничившее с нацизмом. Компенсация за моральный ущерб позволит старой женщине дожить остаток дней в роскоши.

— Как там Мэйми? — поинтересовался я.

— Как всегда — прекрасно. Все еще никак не привыкнет к тому, что я путаюсь у нее под ногами. Она меня гонит из дому, если я торчу там слишком долго. А как у тебя дела, Марк? Ты не собираешься уходить с должности?

— Это ведь не от меня зависит, правда?

Прошлой весной я выиграл предварительные выборы. Моя партия постаралась, принимая во внимание то, что у меня, ее лучшего кандидата, не было серьезных конкурентов. Главные выборы в ноябре обещали быть более напряженными.

— Да, возможно, — серьезно ответил Элиот. Он явно изучал меня. — В борьбе за кресло огромную роль играет желание сохранить работу. Ты хочешь этого, Марк? Тебе нравится то, чем ты занимаешься?

— Мне? Да, нравится. — Я как бы прислушивался к своим словам. Я знал, что он имеет в виду. В бытность мою помощником окружного прокурора мы изощрялись в мастерстве представить дело так, чтобы у присяжных кровь стыла в жилах, и не оставалось сомнения в необходимости самого сурового наказания. Прокурор квалифицировал подобные дела как «большие». Но теперь я сам был окружным прокурором, я просматривал все крупные дела и не испытывал радости, только усталость от осознания того, что каждый день на моем столе будут умножаться документы с новыми жуткими преступлениями и это будет длиться вечно, какие бы усилия я ни прилагал. — Впрочем, «нравится» не самое точное определение.

— Разве? — спросил Элиот. Его взгляд уже выражал не дружеский интерес, а беспокойство. Он был похож на врача, разглядевшего у меня симптомы болезни.

Я изобразил ироническую улыбку, чтобы смягчить свое утверждение, но ответил:

— Тогда скажи, как может понравиться, например, такое. — Я раскрыл одну из папок, которую изучал этим утром. — Вот одно из самых

тяжелых. Мужчина торгует своим телом. Его тест на СПИД дал положительные результаты. Но он не изменил, как говорится, своим привычкам. Он не хочет завязывать с проституцией. Это его жизнь. Во время последнего ареста он заявил полиции, что потащит за собой на тот свет как можно больше людей. Он продолжает убивать, и все, в чем я могу его обвинить, — это в проституции. Преступление класса "Б". Он десять дней сшивается в тюрьме, затем опять отправляется на охоту на простачков. Похоже, он станет самым зловещим маньяком-убийцей в истории Сан-Антонио, и я не могу остановить его. Скажи, Элиот, у тебя были такие дела? По-моему, в твое время работалось проще.

Я надеялся хотя бы слегка смутить его, но мне это не удалось. Было видно, что он считает, будто я принимаю все близко к сердцу.

— Возможно, и так, — ответил он. — Да и я сам проще тебя, Марк. Ясно одно. Ты воспринимаешь эту работу слишком серьезно. Ты же не ангел-хранитель Сан-Антонио. Кто тебя просит защищать всех и каждого.

— Тогда кто же станет это делать?

— Никто, — отозвался Элиот. — Люди должны сами о себе позаботиться. А что касается тебя, работа окружного прокурора самая легкая в мире. Все серьезные решения должны принимать другие. Судьи, присяжные. Пусть злополучный обвиняемый решает, воспользоваться ли ему услугами адвоката или положиться на судьбу. Адвокаты должны ломать голову над тем, есть ли возможность оправдать клиента или это бесполезно. Ты не обязан вникать в это. В твоей компетенции — повести пресс-конференцию после ареста особо опасного преступника и заявить… — Он подался вперед, облокотившись о колено, выставив голову, как бы нападая. — «Мы разделаемся с этим парнем. Мы заставим его пожалеть о том, что родился на свет». — Элиот откинулся назад и расхохотался, — А потом хорошенько расслабиться. Куда-нибудь поехать. Ты не наслаждаешься своей работой, Марк. Господи, мы-то умели пользоваться властью. А твое поколение, похоже, видит в ней лишь бремя. Не принимай все так близко к сердцу, Марк, иначе здесь не задержишься.

— Знаю. Я слишком мучаю себя, — согласился я.

— Возможно, это единственная разница между нами, — сказал Элиот. — Мы одинаково выполняем свою работу, но я наслаждаюсь ею, а ты тяготишься. — Он уставился на меня. — Марк, я горжусь тобой. Могу поспорить, что ты не часто это слышишь. Но это правда. Ты не догадываешься, но по своим каналам я получаю сведения о тебе. Я знаю, каким окружным прокурором ты был эти четыре года. Ты превзошел все ожидания. Даже адвокаты не могут опорочить тебя. Первый год был испытательным. Многие не ожидали, что ты выкарабкаешься. Но ты смог. Ты выполняешь свой долг как надо, объективно. Я только и слышу о тебе, что ты беспредельно честен. Со всеми одинаков, без разбору.

— Стараюсь, — ответил я.

— Правда, у тебя получается. Если бы общественность понимала, насколько хорошо ты выполняешь свою работу, успех на выборах был бы предрешен. Но я не уверен, что все это осознают. Юристы — да, несомненно, однако народ… Большинству в жизни не доводится соприкасаться с судебными органами, а те, кто сталкивается с этим, редко остаются довольны. Я всем это говорю, — продолжал Элиот. — Глупо с моей стороны так гордиться тобой, как будто ты мое творение, когда на самом деле это не так.

— Ты научил меня всему, что… — возразил было я, но он подал мне знак помолчать.

— Вероятно, я вижу в тебе продолжателя своего дела, — сказал он, задумчиво глядя в окно. — Знаешь, что раньше творилось в этом учреждении? — Он засмеялся. — Ты бы ужаснулся, Марк. Помню, как в пятидесятые годы я, выпускник правовой школы, явился на собеседование. Дрожал как слепой кутенок. Таким я, по большому счету, и остался. Я сидел как раз на этом месте… о чем это я, то было в старом здании, в кабинете первого заместителя. Он сам гонял меня. Дэн Блэйк, ты его знал?