Волки окружают Владимир
Шрифт:
– А мне эта дисциплина, во как надоела! – огрызнулся Яшка Юродов, молодой придурковатый парень с заячьей губой . – В районных ли, в областных центрах везде патруль требует мандаты, спрашивают, мол, куда идёшь, зачем? А какое твоё дело, куда я иду! К бабе я своей иду, понял? Может, ещё с тобой пойти к моей бабе?
– Глупый ты, Яшка, – не зло усмехнулся в намёрзшие усы дед Чушев. —Нет у тебя понятия того, что власть не может без мандатов и вопросов. Ей надо точно всё о тебе знать. А вдруг ты внешний или внутренний враг? А по мандату всё понятно, харя там твоя наглая красуется да ещё с печатью под глазом, чисто фингал, который ты получаешь после пьяной драки.
– А какие у нас могут быть враги, Филатыч? – широко зевая и легкомысленно запуская в себе в рот морозный воздух, безразлично спросил
– Эх, ты, валенок сибирский! Не хватает, Игнаша, тебе политической дальновидности. Вот смотри, все эти немцы, хранцузы и прочие, когда их Гольфстрим приказал долго жить, да эксперименты с ихнем коллайдером подпортили им среду обитания, кто-то из них окочурился, кто-то одичал, превратившись в пещерных людей, но у кого мозга работала, те повернули к нам. И вот они – уже часть нашего трудового народа, принявшие язык и обычаи, и по внешнему виду не отличишь, и матерятся так же смачно. Но существуют ещё китайцы, индусы, (про японцев я и не говорю – накрыло их остров в 2077 году огромного размера цунами, сами знаете). Ну вот, те чернявенькие да желтолицые, хоть у них и теплее, но из-за огромности населения, хотят часть сбагрить на нашу шею. Вообще-то разумно рассудили: зачем им, мол, лишние рты кормить. И ничего не могли придумать лучшего, как эту ораву к нам отправить. И при этом, не попросив у нас разрешения. А это нехорошо, некультурно. Поэтому на кордоне постоянно постреливают. Это доблестные погранцы не дают пройти на нашу священную, политую потом и кровью наших предков, территорию армии косоглазых хунвейбинов. Самим же ведь жрать нечего. А ребята ничего, пускай стреляют, учатся воинскому искусству. Да и внутри, у нас кое-кто баламутит. Но эта особая песня.
– Филатыч, а как насчёт негров с арабами? Ведь были же раньше такие народы? – спросил Хлур Зотов, скуластый, с полными губами, средней, золотой мужичьей поры здоровяк, только всё ещё холостой. Дед Чушев кивком одобрил любознательность Хлура. Но тут же стал мрачнее тучи.
– Не всё надо знать тебе, да и нам всем. Много будешь знать, скоро состаришься. Это забота государевых мужей. Скажу только одно: те что размножились в Европе, те окочурились от холода, а те что остались в Африке те от заразы какой-то померли.
– От мухи ЦЦ?
– Нет, не от ЦЦ. Хуже. Её к ним запустили американцы, когда ещё были на Земле, мол, плодовиты шибко. И с тех пор о них ни слуху, ни духу. Только отдельные, ходят слухи, бедолаги бегают голышом с копьями по всей Африке за слонами, видать, повредились умом. Что и не удивительно. Это ж какое надо иметь каменное сердце да стальные нервы, чтобы спокойно пережить практически полное вымирание родной тебе расы! Я вот вроде бы и не негр, а всё равно их жаль. Если их Бог создал, значит, и они для какой-то миссии предназначены. Я так это понимаю.
– Всё-таки странно это, был народ, и не стало народа, – меланхолично поддержал тему Лукьян Кулиш, верящей, что в его венах течёт кровь, можно сказать, его тотемного предка – безвестного латышского стрелка по фамилии Калныньш. Только где сейчас эти Калныньши, да и сами латыши? Одному Богу известно.
– А ты над этим особенно не задумывайся, – сказал, как отрезал, Чушев.
– Иной раз это вредно. А то уже получится не про народ, а про человека. Был человек, и не стало человека.
После этой угрожающей фразы, рьяно разминая в двухпалой варежке начинающие коченеть узловатые пальцы, Филатыч, смотря на теплящую лучины деревню Солёный Жмых, уже начальственным тоном проговорил: – Так, мужики, дело близится к полночи. Вон Медведица, бесстыдница, куда хвост свой задрала! Все знаете указания из Генеральной комиссии облцентра? Слушаться меня и только меня. А кто пойдёт против моей воли, тому, вот как Перун свят, обещаю просверлить дырку в груди. Только не для ордена, а чтобы дух из тела выпустить на волю. Уж не взыщите. Время такое!
– Да уж как не понять, – недовольно, но без раздражения проговорил Лавр Фролов, пожилой, на седьмом десятке, тощий и долговязый дед. –
– Хоть раз от Лаврушки сподобился услышать что-то стоящее, – одобрил Филатыч. – А теперь за дело. Пусть каждый ляжет на установленном прежде месте и смотрит в оба. Волк, он хитрая тварь. Идёт тихо, когда надо не воет и глаза к земле, чтобы зря не блестели, только носом следы нюхает. Не успеешь очнуться, как вокруг пальца тебя обведёт.
Чушев посмотрел на небо, «ишь, как вызвездило!» Малая медведица хвостом упиралась в Полярную звезду. Вправо от неё он приметил, если не ошибся, и крылатого коня Пегаса. Но больше ему нравился здоровый мужик Геркулес, который за кем-то всё время нёсся с дубиной. Но сейчас – не лето, и поэтому его не было видно. Ах, если бы сейчас было ласковое поцелуйное лето, с песнями, с покосами, а не зимняя лютая полночь! Звёзды холодно и колюче светились, казалось, своим холодом проникая под тулуп, в самое сердце. Странно было думать, что эти ярки точки, затерянные где-то в фантастических далях немыслимой вселенной, являются сверхмощными светилами, способные одной только вспышкой в миллиардную долю секунды тысячу раз уничтожить жизнь во всей Солнечной системе.
– Ну как мужики, покажем серому Кузькину мать, – озорно прикрикнул Филатыч.
– Покажем. А как же. За тем и пришли. Пусть, сука, знает наших. Моя наказала, без волчьих шкур не возвращаться, – нестройно и разноголосо, – откликнулись пять голосов.
– То-то же, – одобрил Чушев.
В пути. Жуков и Рябинин
8-е декабря. Вторник. Вечер
Я стану ветром, странником в пустыне,
Овеянный легендой и костром.
Александр Красовский.
По бескрайней морозной ночной пустыни, чьи пути и беспутья, разбегающиеся во все стороны света, белели снегами и серели кое-где возникавшими лесочками, а уходящая над ней ввысь бездна леденяще-бездушно блестела мелкой астральной пылью, – бешено нёсся, выталкивая из выхлопных труб ядовитые пары, железный зверь шофёра Жукова. Этот гибридный грузовик, собранный по частям и деталям из некогда существующих прославленных марок: «Форда», «Скании», «КАМАЗа» и прочих, имел вид первобытного монстра. Приборы на панели не работали. Спидометр, тахометр и топливный датчик не имели стрелок, предоставляя несведущему только гадать об их бывшем назначении. Водилы же точно знали, что именно эти приборы в своё время показывали. Но та эпоха, лучшая для мировой автоиндустрии, безвозвратно ушла в небытие. А теперь… Да хорошему шофёру, впрочем, показание всех этих приборов не нужно было и нафиг; он и так отлично чувствовал свою машину, ну прямо как своё тело. Вот примерно таким искусным водилой и был Жуков. Правда, когда его мастодонт подпрыгивал на буграх, кузов приваренный на веки вечные к железным балкам гремел металлическими болванками. И этот мёрзлый грохот наводил тоску больше, чем зияние равнодушных светил. Неулыбчивый, строгий и молчаливый, Жуков внимательно глядел на дорогу. Самопальная печка кое-как пыхтела, и поэтому в кабине было относительно тепло, Рябинин даже немного покемарил. Вдруг Жуков бесцеремонно толкнул локтем Алексея в плечо. Парень очнулся.
– Вон, глади вправо! Видишь? – спросил безразлично Жуков. Рябинин, продирая глаза, сначала увидел мутно-фиолетовую хмарь, затем, пригляделся и заметил, что на фоне этой хмари происходит какое-то мельтешение. Олени, догадался Рябинин. Он, как промышляющий на воле охотой, уже их много раз видел, так что для него тут ничего особенного не было. Иногда стада на обученных оленях сопровождали ненецкие оленеводы. А бывало – и волки. Ему прошлой ночью у себя на хуторе тоже уже довелось на них полюбоваться. Если волки в огромном количестве перешли границу области, то сейчас обязательно можно заметить и их, пасущих не хуже оленеводов стада сохатых. Так было испокон веков – где пища, там и едок. А вот и они самые. Легки на помине. Не теряя из виду стадо, волки сытые, но всё равно, как прилежные пастухи, не выпускали из обзора живую пищу. Свет фары осветил неторопливо перебежавшего, скалящего зубы и зло сверкающего глазами, матёрого волка.