Волки в погонах
Шрифт:
– Понял, – сказал Громов. – Сейчас выезжаю.
Добираться до нужного места было всего ничего. Однако азарт, как всегда в таких случаях, требовал немедленных действий.
– Тогда до встречи, – промямлил собеседник. – Надеюсь на вашу порядочность.
Громов хотел спросить, как они с Шадурой узнают друг друга, но прикусил язык. Лично ему облик этого человека был отлично известен по фотографиям, фигурирующим в деле. А вот каким образом депутат намеревался опознать нужного ему сотрудника ФСБ? Громов ведь не принадлежал к числу людей, чьи портреты публикуются в прессе. Тут крылась какая-то загадка, да и сам звонок был, по меньшей мере, неожиданным. Но все вопросы следовало приберечь на потом, чтобы не спугнуть
– Я скоро буду, – заверил депутата Громов. – Никуда не исчезайте.
Вместо ответа в трубке зазвучали отрывистые гудки отбоя.
– Уезжаешь? – взвыла Лариса. Словно только и дожидалась, когда телефонный разговор закончится, чтобы дать выход своим горючим слезам. – Бросаешь меня, да?.. Я же люблю тебя, дурак такой!.. Я уже и родителям написала, что счастье свое наконец повстречала… А теперь… Как я им в глаза глядеть стану?..
– А я? – возмутился Громов. – Как прикажешь мне себя вести в этой водевильной ситуации? Смотрины какие-то придумали…
– Почему же сразу смотрины! – содрогнулась от обиды Лариса. – Я просто хотела, чтобы отец с матерью не беспокоились за меня… Чтобы все, как у людей… Чтобы…
Выслушивать плачущую женщину – трудно. Но смотреть на нее, такую жалкую, несчастную, было вообще свыше сил Громова. С чужими смертями он свыкся давно. Мириться же со страданиями близких так и не научился.
– На сборы тебе ровно пять минут, – бросил он, отвернувшись от рыдающей Ларисы. – Посидишь в машине, пока я переговорю с одним человеком, а дальше – по обстоятельствам.
– Значит, на вокзал поедем вместе? – Она метнулась в комнату с такой скоростью, что слезы на ее щеках сразу обсохли.
– Не знаю.
– Мои, наверное, целую тонну гостинцев везут, – возбужденно прокричала Лариса, нырнув с головой в первое попавшееся под руку платье. – Самим им никак не справиться.
– Для этого существуют носильщики, – сухо напомнил Громов. На Ларису он уже не сердился. Все его недовольство было направлено теперь против самого себя, давшего непростительную слабину.
– Отец не доверяет носильщикам. Боится, что нарвется на жуликов.
Порывистое движение, каким Лариса натянула трусики, заставило ее ступни оторваться от пола. Громов невольно улыбнулся, вспомнив известный трюк Мюнхгаузена, приподнявшего себя над землей.
– Как-нибудь управитесь, – сказал он.
– Разве ты не…
– Повторяю: это зависит от некоторых обстоятельств. Скорее всего, ты отправишься на вокзал одна.
– Но…
Громов упредил неизбежный вопрос:
– С твоими родителями я познакомлюсь в любом случае. Но поселятся они все же в гостинице, а не здесь. И времени на сборы у тебя уже не осталось. И вообще…
Оборвав фразу, он махнул рукой и направился к двери. Слишком много накопилось в душе, чтобы выразить это словами. А когда Лариса устремилась за ним верной собачонкой, так желание читать ей нотации вообще пропало. Тем более что половину из них честнее было адресовать самому себе.
На улице было душно и абсолютно безветренно. Люди, шагающие по тротуарам, казались слегка одуревшими. Многие из бредущих неизвестно откуда непонятно куда едва волочили ноги и собственные тени. Воздух – разогретый кисель, солнце – бесформенное пятно, плавающее в жарком мареве. Бросив на него ненавидящий взгляд, Шадура потрогал ладонью горячее темечко и подумал, что так недалеко и до солнечного удара.
Взамен порванной рубашки ему выдали новую – плотную, тесную, почему-то с несуразно длинными рукавами. Стоя на самом солнцепеке в этой грубой робе из джинсовой ткани и стильных брюках от делового костюма, он чувствовал себя на редкость отвратительно. Да и вообще торчать на улице Шадура отвык. Тем более без поджидающего рядом автомобиля.
Все, что происходило с ним после
Мысленно обозвав хохотушек безмозглыми сучками, он сунул руки в карманы. Ладони моментально взопрели, но зато в такой позе можно было сосредоточиться не на съезжающих манжетах, а на порученном задании. Одной рукой Шадура поглаживал гладкий пластмассовый корпус плеера, врученного ему седым полковником, а пальцами второй машинально теребил прилагающийся к нему шнур с наушниками. Дельце предстояло простое. Дождаться Громова, который узнает его сам и подойдет. Предложить ему прослушать запись беседы Эдички с каким-то Артуром Задовым. Вставить штырек провода в плеер и протянуть Громову наушник, дабы тот мог убедиться, что ему подсовывают не какую-то липу. Потом, сказал полковник, Громов удалится с магнитофонной кассетой, а его, Шадуру, заберут от здания Художественного театра и доставят по назначению. По какому назначению? Куда? Ответом на эти вопросы была загадочная улыбка полковника. Шадуре ужасно хотелось расценивать ее в качестве намека на какой-то приятный сюрприз, но на душе скребли кошки.
Во всем виновата проклятая жара, сказал он себе. Что толку строить какие-либо предположения, когда мозги буквально плавятся. Нужно выполнить поручение, и все. Расмышления лучше оставить на потом.
Чтобы свериться с часами, ему пришлось не просто вытащить левую руку из кармана, а поднять ее повыше. А потом манжета опять нырнула вниз, задев сорванный ноготь. Шадура зашипел от боли и моментально забыл, сколько минут осталось до условленного времени – пять или десять.
Немного потоптавшись на месте, он огляделся по сторонам. Никто за ним не следил, никто не спешил к нему, забытому всеми на самом солнцепеке. Редкие прохожие обращали на опального депутата внимания не больше, чем на любой из столбов, торчавших вдоль проезжей части. И все эти муки претерпевал он из-за паршивца Эдички, которому в жизни не сделал ничего плохого. За что такая несправедливость? И за сколько сребреников продал этот иуда своего наставника и покровителя?
Руки Шадуры сами извлекли из карманов плеер и проводок. Он только послушает одним ухом таинственную кассету, прежде чем отдать ее Громову. Разве человек не имеет права знать, кем, как и почему была сломана его судьба?
Еще некоторое время Шадура колебался. Седой полковник вряд ли одобрит самодеятельность такого рода. Но, с другой стороны, его здесь нет, а другого случая разобраться в происходящем может и не представиться.
Настороженный взгляд Шадуры пробежался по улице, не выявив среди пешеходов ни одного подозрительного человека. Люди шли по своим делам, болтали, ели мороженое, покупали сигареты. Кто-то катил коляску, кто-то терпеливо ожидал, когда его собака, раскорячившаяся на газоне, закончит свое дело. Из «Жигулей», стоящих поодаль, выбралась молодая женщина и, вульгарно поправляя грудь под скособочившимся платьем, двинулась вдоль тротуара в направлении Шадуры. Явно не Мата Хари. Косясь на нее, он воткнул в ушную раковину поролоновый шарик и присоединил проводок к плееру. Так, это перемотка, это запись, это пауза. А где же воспроизведение?