Волна мозга
Шрифт:
– Мне холодно, – ответила Шейла дрожащим голосом. Коринф вздохнул и, усевшись в мягкое кресло, посадил Шейлу себе на колени. Он почувствовал, что ее трясет.
– Это скверно, – сказал он. – Хуже тебе еще не было, верно?
– Если бы ты сейчас не пришел, я не знаю, что со мною бы сталось, – пролепетала Шейла в ответ.
Они стали говорить друг с другом, сплетая слова и жесты, молчание и память, которые могли принадлежать только им и больше никому на свете.
– Я слишком много думаю, – сказала она. – Мы все теперь этим страдаем. (Помоги мне, любимый! Со всех сторон я окружена тьмою, лишь ты сможешь вывести меня отсюда!)
– Тебе нужно к этому как-то привыкнуть, – ответил он мрачно. (Как я могу помочь тебе? Я пытаюсь обнять тебя,
– У тебя есть сила, – сказала Шейла, заплакав. – Дай мне хоть частичку ее! (Как только я пытаюсь уснуть, меня начинают мучить кошмары. Когда я не сплю, мир и люди кажутся мне чем-то пустым и холодным. И так будет всегда. Я не в силах вынести этого.)
Усталость, безнадежность…
– Я вовсе не такой уж и сильный. Просто как-то живу и только. Так же следует поступить и тебе.
– Обними меня покрепче, Пит… обними меня покрепче… – Шейла заплакала в голос и прижалась к нему так, словно он был щитом, защищавшим ее от тьмы, вовне и внутри, и от того, что являлось ей оттуда. – Не отпускай меня!
– Шейла, – сказал он. (Любимая: жена, госпожа, друг.) – Шейла, ты должна взять себя в руки. Все дело в том, что твои мысли обрели неизведанную тобой прежде силу. И не только мысли – ты чувствуешь, видишь, грезишь уже иначе, понимаешь? Только и всего.
– Но от этого я становлюсь совсем другой! – В голосе ее явственно зазвучал страх смерти. Она пыталась бороться с ним, но избрала для этого странное оружие – тоску по ушедшему. – Куда исчез наш мир? Где теперь наши надежды, планы, мечты?
– Их, действительно, не вернешь, – сказал он со вздохом. (Пустота, беспросветность.) – Приходится довольствоваться тем, что у нас осталось.
– Я знаю, знаю… Но я так не могу! – По ее щекам побежали слезы. – Пит, я больше расстраиваюсь из-за тебя, понимаешь? (Может быть, я больше никогда не смогу полюбить тебя так, как прежде.)
Он старался держать себя в руках.
– Отказ считать реальность реальностью ведет к безумию. Понимаешь? Если ты сойдешь с ума… – Невообразимо. – Ты все равно останешься…. в ней.
Коринф чувствовал, что еще немного, и он сдастся. Интересно, смогут ли инженеры будущего латать человеческие души?
Глава 11
Лето кончилось, и солнце повернуло на зиму. Теплым сентябрьским вечером Мандельбаум и Россман, сидя возле окна, тихо беседовали. Комната была не освещена, в ней царила ночь. Под ними сверкал огнями Манхэттен. Зрелище было лишено великолепия и шика прежней иллюминации – это светились окна миллионов квартир. Небо над их головами тоже едва заметно светилось, но увидеть это мог далеко не каждый. Вершина Эмпайр-Стейт-Билдинг была увенчана сияющей сферой, озарявшей округу и наполнявшей воздух запахом озона. Мужчины мирно покуривали – с табаком проблем больше не было. В темной комнате были видны только два этих огонька – трубка Мандельбаума и сигарета Россмана. Мужчины готовились к смерти.
– Жена, – сказал Россман с легким упреком. Это означало:
(Не понимаю, почему вы не можете сказать об этом своей жене, почему вы не можете провести с ней эту ночь. Возможно, это последняя ночь в вашей жизни.)
– Работа, город, время. – Древнее как мир пожатие плечами, скорбный тон. – (У каждого из нас есть свое дело – она работает в центре реабилитации, я – здесь, в оборонном ведомстве Мы не известили об этом и горожан, этого не сделали ни вы, ни я, ни прочие люди из числа тех, кто знает… Так будет лучше – не правда ли?) «Мы не можем эвакуировать их, их просто некуда отправить. Попытайся мы это сделать, противник тут же запустил бы свои ракеты. Теперь остается только ждать – либо город погибнет, либо защита все-таки сработает…» (Я не хочу лишний раз нервировать майне либхен. Ей и без того хватает переживаний – и я, и дети, и внуки… Нет, пусть уж все будет так, как будет. Конечно же, мне хотелось бы, чтобы в этот
(Люди из Брукхейвена полагают, что поле способно предотвратить распространение как взрывной волны, так и радиации.) «Наши люди тайно работали над этим в течение целого месяца. Города, которые могут подвергнуться ударам с воздуха, взяты под охрану. Мы надеемся на то, что она окажется надежной». (Но это достаточно проблематично. Остается надеяться на то, что защита нам не понадобится.)
– Что тогда? «Нам известно, что Советы имеют на вооружении межконтинентальные ракеты с атомными боеголовками. Известно и то, что они находятся в отчаянном положении. В стране началась очередная революция, которую всячески поддерживают американские власти. По всей вероятности, русские предпримут отчаянную попытку уничтожить нас, и, скорее всего, атака будет предпринята именно этой ночью. Если атака закончится неудачей, им придет конец – на сей раз они поставили на карту все. Все свои ресурсы они бросили на создание этих ракет».
– В борьбе с нами они расточат последние свои силы, что позволит мятежникам взять власть в стране в свои руки. Диктатура обречена.
– Но что придет ей на смену?
– Этого я не знаю. Эти ракеты представляются мне последней предсмертной судорогой примитивного хищного человека. Кажется, вы первым назвали двадцатый век «эрой дурных манер»? Прежде мы были глупы – фантастически глупы! Теперь этому, кажется, приходит конец.
– Так же, как и всему остальному. – Россман затушил окурок и тут же достал из пачки новую сигарету. На мгновение пламя спички осветило его изможденное лицо. – Да, похоже, будущее ничем не будет походить на прошлое. Возможно, общество как таковое сохранится, но оно обретет какой-то иной, неведомый нам смысл. Скорее всего оно обратится в чисто абстрактное ментальное понятие, выражающее на уровне символов совокупность межличностных связей. И все же обретение новых потенций вовсе не исключает возможности появления сообществ разных типов, в том числе и таких, которые будут основаны на негативистской идеологии.
– Гм. – Мандельбаум продул свою трубку. – Конечно, нам придется начинать с начала буквально все, и при этом мы не можем не совершать ошибок, но вероятность этого достаточно невелика. Вы же, я смотрю, последовательный пессимист.
– Еще бы. Я рожден эпохой, которая у меня на глазах пришла к концу, погрязнув в крови и безумии. Даже до 1914 года было уже очевидно, что мир движется к концу. На моем месте любой бы стал пессимистом. Мне кажется, что я прав. Вследствие того, что произошло с миром, человек вновь оказался отброшенным в состояние варварства… Или даже не так – у варваров есть хоть какие-то ценности… Человек же обратился в животное.
Мандельбаум кивком головы показал на светящиеся окна домов:
– По-вашему, это животные?
– Муравьи и бобры тоже неплохо соображают в инженерном деле. «Вернее, соображали. Интересно, что сейчас поделывают бобры?» Материальные памятники не так уж и значимы. Они создаются только благодаря социальной первооснове – знаниям, традициям, поиску. Это следствия, но никак не причины… Мы же совершенно лишились этой основы. И не то чтобы мы вдруг стали забывчивыми, нет. Просто старое основание уже не устраивает нас. Выживание и комфорт – ни о чем ином мы прежде не задумывались. Возьмем, к примеру, вашу жизнь. Как вы ее оцениваете теперь? Гордитесь ли вы и поныне своими былыми достижениями и успехами? Это же просто сплошная нелепица! Вы испытываете удовольствие, читая классические романы? Вас интересует искусство? Цивилизация прошлого, с ее наукой, искусством, верованиями и взглядами, стала столь неорганичной нам, что мы отказались от принадлежности к ней. Мы более не цивилизованы. У нас нет ни целей, ни стремлений, ни потребности в творческом самовыражении – у нас нет ничего!