Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
В это время дворецкий митрополита доложил, что прибыл за государем дьяк Майко.
Приехав с обоими окольничими в свои хоромы, Иван Васильевич прошел с ними прямо в свою трапезную, всю уже убранную для Троицына дня только что срубленными молодыми березками. Словно далекое детство заглянуло в княжии хоромы. В покоях сладко пахло молодым листом и соком березы. Иван Васильевич жадно вдохнул свежий запах зелени и, улыбнувшись, весело сказал вслух свои мысли:
– Иван мой утре беспременно приедет. Он тоже с издетства любит в хоромах наших кудрявые березки в Троицын день.
Старик Плещеев улыбнулся
– Пригонит, пригонит к нам утре наш государь-то, осветит хоромы наши своей юностью… Беспременно пригонит… Может, и сноху твою со внуком привезет…
Иван Васильевич, обернувшись к своему дворецкому, приказал:
– Приведи-ка сюды наших купцов, гостей московских, воротившихся с товарами заморскими из чужих земель… – Обратясь к своим окольничим, он шутливо добавил: – А наших купцов на рубежах-то литовских, чаю, и на сей раз грабили!
– Вестимо, государь, – ответил с усмешкой боярин Плещеев, – так испокон веков на всех рубежах гостей богатых да купцов грабят мытники и прочие…
– Будь здрав, государь, – входя в палату и земно кланяясь, заговорили гости – купцы Игнат Верблюд, Тишка Коврижкин и Гридя Лукин.
– Будьте и вы здравы, – милостиво ответил Иван Васильевич, – как дошли?
– Милостью Божьей живы-здравы, государь, – вперебой заговорили купцы, – токмо в товарах у нас ущерб великий.
– Где же вас пограбили? – спросил государь.
– Сперва у господаря молдавского, а после у литовских рубежей, – ответил Игнат Верблюд.
– И нас тамо же, – добавили Лукин и Коврижкин.
– А где больше-то грабили? – спросил Иван Васильевич.
– Твои товары, государь, которые я вез, более пограбили у литовских рубежей, – ответил Верблюд.
– А наши товары и тамо и тут грабили одинаково, – пожаловались Коврижкин и Лукин.
– А что ж на руках у вас осталось? – смеясь, полюбопытствовал Иван Васильевич.
– У господаря-то молдавского, главное, нас мытом великим обидели, а в Литве сверх мыта много и товаров насильно поотымали, – заговорил снова Верблюд. – Так вот у Тиши Коврижкина, что от митрополита ездил, киевские мытники, жидовины Симха и Рябичка, силой отняли для наместника киевского Юрия Пацовича камку амазскую, а у Лукина, что для князя Патрикеева ездил, насильно взяли сто аршин тафты черной йездской и два аршина шелка кафинского, да захватили для Домоткана, воеводы киевского, епанчу бурскую, да тесьму кусками разных цветов, фунт имбирю, фунт перцу… А в Дебрянске [140] держали нас пять недель и силой отняли: две камки бурские, сто восемьдесят четыре локтя тафты бурской и йездской, семь чириков шелку алого, четырнадцать брусов мыла грецкого…
140
Дебрянск – г. Брянск.
– Сколь же товару для митрополита и для князя Патрикеева уцелело? – спросил Иван Васильевич.
– Не ведаю. У тобя же, государь, Бог помог мне наиценных два ковра схоронить да тридцать семь лал дорогих и много жемчуга крупного, десять брусов мыла грецкого да кубки грецкие.
– И сие добре! – воскликнул с усмешкой великий князь. – А какие новости есть за рубежом?
– Сказывали нам, –
Государь нахмурился и глухо молвил окольничим:
– Добре. Пождем еще, что из сего выйдет. Токмо султан-то нам нужней папы… – Иван Васильевич неожиданно насмешливо улыбнулся и сказал купцам: – Ну, топерь идите к митрополиту и ко князю Патрикееву, порадуйте их так же прибылью, как и меня.
После обеда, когда слуги убрали все со стола, оставив только флягу с теплым красным заморским вином, Иван Васильевич продолжал беседу с дьяком Курицыным.
Государь, потягивая медленно вино из кубка, говорил задумчиво:
– Остарели, видать, мы с тобой, Федор Василич, больно пристрастились к винам фряжским и к любомудрию.
– Прости, державный, не согласен яз с тобой, – заговорил Курицын. – Ведь мы же хорошо исполняем свою службу? Ведем переговоры с крулем польским и другими государями и новые законы составляем.
– Так оно так, – задумчиво продолжал Иван Васильевич, – токмо мы все более и более думаем о счастье либо о горе человечьем. Вот и днесь принес ты мне список с послания Геронтия к Геннадию. Оба вы с митрополитом написали ясно, вразумительно и строго, а уж мы и забыли о сем и, как старые бабы, про горе и счастье человечье баим, про свои минувшие годы вспоминаем, а вот сей часец яз о стариковской болтовне Илейки вспомнил.
– Что ты, государь, – возразил Курицын, – его болтовня часто весьма мудрой была.
– Бывала иной раз и мудрой, – заметил Иван Васильевич, – да с чудачеством, да со старинными притчами и разными сказками детскими.
– А все же вельми любопытно и мудро у него иной раз выходило, – молвил Курицын. – Старик-то краснобай был. Он в любви женской много понимал. Раз Илейка мне сказывал про Адама и Еву. «Бог-де, – баил он, – Еву из ребра Адамова изделал, а потом-де так и повелось, что мужик ищет ту женку, которая из его ребра изделана, а найдет – до конца жизни ее одну и любит».
– Ишь ведь нагородил и Адама приплел! – рассмеявшись, заметил государь, а про себя грустно подумал: «Яз, пожалуй, в Дарьюшке-то свое ребрышко нашел».
Курицын, взглянув на государя, добавил:
– Мыслю, Илейка сказывал в сей басне о единении душевной и телесной любви.
Иван Васильевич метнул подозрительный взгляд на дьяка, но, овладев собой, сказал с непринужденной улыбкой:
– Может быть, так у некоих счастливцев бывает в нашей земной юдоли. К человечьему счастью у покойного дядьки моего особое чутье было. Сказывал он и мне как-то, что сам он всякую струну у сердца слышит.
– Вот вишь, государь, – усмехнулся Курицын, – и выходит, старик-то мудрецом был, разумел телесную и душевную жизнь…
В дверь постучали. Вошел дьяк Майко в сопровождении дворецкого и спросил:
– Государь, днесь ты хотел принять посла от короля Казимира. Он ждет тобя в передней. Как прикажешь?
– А кто там, в передней-то, есть и как все наряжено? – спросил Иван Васильевич.
– Наместник твой московский князь Патрикеев там, бояре и почетная стража твоя, – сообщил Майко.