Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
– А хорошо поют. Не хуже щеглов. А жаворонки есть у мячковского дедушки?
Государь улыбнулся:
– Сии птички, Митенька, вольные. В клетках их не держат. Ты вон сей часец глядел на небо, видел их там?
– Видел. Высоко летают они. Прямо в небе летают, дедушка!..
– А они, Митенька, – продолжал государь, – и поют лишь, когда летают. Где же такую клетку найти, чтобы в ней так высоко летать можно было? Ты уж тут их, в полях, слушай… А в Мячкине других птичек послушаем. Старик-то любитель птичьего пения.
Иван Васильевич замолчал и задумался. Колымага ехала по широкому тележнику к селу Заозерье, откуда начинается проселок на Мячкино.
С лугов потягивало весенней свежестью. И многое в мыслях государя как-то само собой связывалось с Мячкиным того давнего времени, когда он с братом Юрием еще подростками ездили сюда зайцев травить. Тогда у боярина Мячкова добрая псовая охота была.
В Мячкине звонили уже к вечерне, когда колымага остановилась у крыльца боярских хором, и сам старый боярин Федор Иванович отворил дверцы колымаги. Увидев заснувшего семилетнего внука государя, он взял его бережно на руки и передал Саввушке, сказав:
– Отнеси к моей боярыне.
Государь вышел из колымаги и троекратно облобызался со стариком. Тот, смеясь, пропищал тонким голосом:
– Уснул наш Митенька. Разморило на свежем воздухе. Не почуял, как яз снял его с колымаги. Прошу, государь, не погребуй нашим хлебом-солью. Стол в трапезной собран.
Когда государь входил с боярином в трапезную, из других дверей навстречу им вышел Саввушка. Двери остались открытыми, из соседнего помещения слышался какой-то галдеж.
– Что за шум? – спросил боярин Федор Иванович.
– Пришли к тобе, господине, твои заозерские холопы, – ответил Саввушка, – а твой дворский их не допущат к тобе.
– Прости, государь, – молвил боярин Мячков, – мужики мои, невегласы, покой рушат. – И, обратясь к жене своей, высокой седой старухе с властным лицом, добавил: – Анисья Тихоновна, принимай с честью дорогого гостя. Яз же сей часец ворочусь. Прикажу токмо мужикам, дабы утре пришли. – И, повернувшись к государю, Федор Иванович сказал: – Покоя не дают из-за Егорьева дня. Уходить хотят на новые места. Вишь леса, лугов у них нет, да и пашня отощала. Прошу за стол садиться.
– Ты, Федор Иванович, тайность обо мне сохрани, а дверку-то не затворяй, – шутливо молвил Иван Васильевич, – а яз краем уха кое-что услышу.
– Да что же ты, боярин, решенье свое откладываешь, – с укоризной гудел из соседнего покоя стариковский низкий голос. – Уж канун Егорьева дня, а тобе токмо и сказать-то едино словечко: «согласен», и вся недолга! Время-то бежит, и у нас из двух коровенок на всю семью одна уже пала, с голодухи-то нахватала осоки, раздуло ее, и кончилась враз, даже зарезать не успели.
– Вся надежа у нас лишь на новые места, – заговорил другой
Боярин Мячков выслушал мужиков, помолчал, обдумывая свое решение, и, обратясь к дворскому, спросил:
– Степаныч, а недоимки за ними есть?
– Нет, – загудело сразу несколько голосов, – нет, истинный Бог, нет…
– Никаких недоимок за ними нет, – подтвердил дворский. – Хворостинины справные холопы.
Наступило молчание.
– Не губи семью, боярин, – заговорил опять тот же старческий низкий голос. – Отпусти нас на Егорья-голодного. А ежели Егорья-холодного нам ждать, то погибель всему роду Хворостининых…
– Ну, Бог с вами, согласен яз, – тихо молвил боярин Мячков.
– Спаси тя, господине, за доброе дело, – сказал старик Хворостинин, – дай те Бог долго жити и здравым бытии.
Боярин Мячков возвратился в трапезную с некоторым смущением.
Государь засмеялся и воскликнул:
– Ловко тя мужики окрутили!
– И-и, государь, мой-то боярин, истинно агнец, – с досадой проворчала Анисья Тихоновна. – Не догляди яз – все раздаст, ни в чем никому отказать не может.
– Таков уж у нас обычай на Руси, чтобы на Егорья-весеннего и на Егорья-осеннего холоп уйти мог от своего господина к другому.
– Вот таким, как ты, вборзе легче будет после новой Судной грамоты, – молвил государь. – Отменим Егорья-то голодного. Пусть осенью на новые места переходят, и то токмо один человек из деревни.
Наутро после Егорья-голодного за ранним завтраком боярин Мячков принес Мите клетку со щеглом и поставил на лавку около него. Ручной щегол спокойно прыгал с жердочки на жердочку и поглядывал то одним, то другим глазом на Митю, словно рассматривал его, а Митя с еще большим вниманием рассматривал щегла.
Попрыгав на жердочке, щегол нетерпеливо пискнул и, заглянув в пустую кормушку, пискнул еще громче.
– Ишь пичужка Божья, – сказал ласково Мячков, – есть захотела.
– А чем кормить ее? – спросил Митя.
– Сей часец увидишь, – ответил Федор Иванович.
Он выдвинул кормушку из клетки и, взяв из мешочка конопляного семени, насыпал в кормушку и поставил ее на место. Щегол сразу оживился. Радостно попискивая, вскочил он на кормушку, схватил зернышко и быстро стал катать его по клюву, расколол пополам и выбросил шелуху, потом схватил второе, третье. Он так быстро хватал зерна и выплевывал пустую шелуху, что обсыпал ею все дно клетки.