Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
Подьячий Алексей Щекин почтительно усмехнулся:
– Там у них неразбериха и, яко татары бают, полная белиберда, король-то Ганс более всех силы забирает. Начинает всем дерзко приказывать, а все же, видать, нашей помощи вельми хочет…
– Право мыслишь, Лексей, – одобрил Курицын. – Вот и собери все, что нам надобно, о короле Гансе. Посла ждем от него.
Щекин встал из-за ларя, почтительно положил на стол возле Курицына несколько больших и малых грамот, свернутых в трубку, и молвил:
– Вот, Федор Василич, что под руку пока подвернулось.
– Добре, – сказал Курицын. – Ежели найдешь, подбери нешто о Колывани и о том, какие в граде сем есть свейские, немецкие и ганзейские купецкие дворы. Глянь в перечне отметки: «аз-глаголь семь – десять…» – Курицын помолчал
– Сотворю все по-твоему, Федор Василич, – ответил дьяк Майко. – По запросам твоим ясно читаю яз и мысли твои. Сложно и трудно положение круг берегов Варяжского моря, а все вертят немецкие вольные города с Ганзой. Сии всем поперек дороги. Они и нашей торговле ущерб великий наносят.
– Верно, Андрей Федорыч. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест.
В палату посольского приказа вошел стремянный государя Саввушка. Поклонившись всем, он почтительно сказал:
– Господине Федор Василич, государь тя требует по известному тобе делу дойти к нему до обеда с грамотами…
В одной из палат государевых хором было созвано тайное заседание. Здесь сидели в ожидании Ивана Васильевича митрополит Зосима, крестовые дьяки из знатных бояр – Истома Пушкин и Константин Сабуров-Сверчок, да братья Курицыны – Федор и Иван, по прозванию Волк, который недавно вернулся из Любека.
Государь вошел в палату один, без окольничих, и приказал своему стремянному Саввушке никого, даже вестников и гонцов, не пускать к нему в палату, пока продолжается дума. Только при особой неотложности вызывать из палаты дьяка Федора Васильевича.
Сев за стол, Иван Васильевич некоторое время молчал, внимательно поглядывая на собравшихся, и наконец глухо произнес:
– Собрал ныне вас у собя для-ради сугубо тайной думы о том, как нам впредь жить и строить дела государства, веры и церкви. Дьяк Иван Василич расскажет нам, как тайно он в Любеке мои наказы о сем исполнял.
Поднялся с места статный красивый седобородый человек.
Поклонившись Ивану Васильевичу, он молвил:
– Ты, государь посылал меня дьяком при посольстве Юрья Траханиота во фряжские и немецкие земли, но мы дальше Любека проехать не могли – война у короля Максимиана с францюжским королем. А в Любеке, где живет и работает на своем печатном дворе книгопечатник Бартоломей Готан, яз задержался для ради твоих печатных дел. Вот уж тринадцать лет сей печатник по твоим заказам изготовляет все нужные тобе книги: «Псалтырь» в переводе Федора Жидовина, «Житие святого Силивестра» папы рымского, «Слово Афанасия Александрийского», «Сочинения Дионисия Ареопагита», «Слово Косьмы пресвитера на богомилов» и другие книги, как то: «Шестокрыл», «Логика», «Аристотель» и разные астрологические и гадательные сочинения…
– Про все сии книги ворог наш Геннадий уже узнал, – перебил дьяка митрополит Зосима, – а Иосиф, игумен волоцкий, пишет про нас: «Еретики, любители звездозакония, чародеяний, чернокнижия».
– Ныне яз, – продолжал Иван Волк, – передал Бартоломею твой новый заказ и в подарок ему камку да охранную грамоту с большой золотой печатью, по которой ему всюду путь будет без препон. Пока мы в Любеке жили, сей Бартоломей нам толмачом был. Добре он все германские языки разумеет.
– Государь, – обратился дьяк Курицын к Ивану Васильевичу, – разреши мне слово молвить.
Иван Васильевич одобрительно кивнул.
– Для всех нас не тайна, – начал Курицын, – что все мы, собравшиеся здесь, причислены к еретикам. Архиепископ новгородский Геннадий громит нас и с амвона, и в своих посланиях, что мы-де склонны к жидовству: икон не признаем, Богоматерь не чтим, в Христа-Спасителя не верим, а празднуем по-жидовски субботу. Для нас же ни христианство, ни жидовство не надобны. Сам Бог – только сила, которая сотворила весь мир и управляет им. Иосиф волоцкий зловредней для нас, нежели
– Верно все сие, – сказал государь. – Но надо еще прибавить то, о чем хлопочет Геннадий. В письме своем митрополиту Зосиме Геннадий о многом ему пишет. Расскажи-ка, отче.
Поднялся со своего места старый митрополит Зосима и заговорил, как с амвона:
– Братие! Архиепископ Геннадий – хитрый сластолюбец и жадный мздоимец. Он везде, даже у ворогов, во вред Руси православной ищет токмо собе пользы. Когда посольство короля Максимиана было проездом в Новомгороде, сей Геннадий пригласил посла Юрья Делатора к собе на обед и вел с ним тайные беседы и подарки дарил. Посол расхвалил ему испанскую инквизицию и великого инквизитора Фому Торквемаду, который от короля Фердинанда Католика и его жены Изабеллы добился изгнания из Испании всех евреев, не похотевших принять христианскую веру. Геннадий пишет мне о всем том, дабы присоветовать и мне такие же меры против наших еретиков, и предлагает, яко жидов, карать их по-всякому и огнем, и иной смертью казнить, из русских земель гнать… Иосиф волоцкий тоже начинает свои горячие проповеди о поголовной казни еретиков через сожжение. Он написал о сем целую книгу «Просветитель», в которой именем Божьим освящает и оправдывает, почему к еретику непозволительно питать никакого чувства жалости, и дерзко заключает письмо ко мне словами: «Кто не делает сего, тот поборник еретику и сам заслуживает строгого наказания и даже огненной казни».
Митрополит Зосима остановился на некоторое время, выпил несколько глотков квасу и продолжал:
– На соборе три года назад судили мы еретиков и предали их проклятию, то есть смерти духовной, но не телесной, а Геннадий в своем послании к собору требовал, чтобы всех еретиков огулом предали смертной казни. Аз на соборе тогда сказал: «Бог поставил пастырей приводить грешников к покаянию, а не казнить». Меня поддержали заволжские старцы – бессребреники нестяжатели Нил Сорский и кум государев Паисий Ярославов…
– Верно, тогда и яз с тобой согласился, – перебил речь Зосимы государь, – потому и приговорил токмо малую часть судимых к заточению по монастырям, остальных же – к более легким наказаниям. – Иван Васильевич обратился к Курицыну: – Федор Василич, яз знаю, ты не все еще сказал, что хотел, а потому продолжи…
– Хитро и тонко ставят вопрос церковники, – сказал Курицын, – они сливают в одно: владение землями церковными и монастырскими с вопросом бытия и крепости православного государства. Всех же противников собирания земельных богатств церковью объявляют «колебателями правой веры и христианского государства». Вот как они пишут: «Аще у монастырей сел не будет, как же честному и благородному человеку постричься? А не будет честных старцев, отколе взять нам митрополита, архиепископа или епископа? Не будет же честных старцев и благородных, то вере и царству поколебание будет» Сии слова шлют они в народ с амвона и возбуждают смуту и недовольство великокняжеской властью, пугают народ наказанием души за гробом. «Душа человека свободна, – привел Курицын с усмешкой свою любимую поговорку, – но преграда ей – вера!» Вот оно и выходит, что палка о двух концах: не будешь с попами водиться – попы народ подымут против тобя; будешь с попами в одну дуду играть – они помогут народ закрепостить и доржать его в ежовых рукавицах – страхом получить вечные муки за грехи в загробной жизни.