Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
Увидя, что у всех мужиков в руках полные чарки, дед весело крикнул сыну:
– Что ж, Паша, ты про баб-то забыл? Налей и им медку…
Женщины, стесняясь, потянулись к чаркам и, пригубив, недружно проговорили:
– Со счастливым прибытием!
А некоторые бабы громко всхлипнули, но плакать не стали, боясь испортить общий праздник. Только старик Хворостинин, опрокинув чарку, громко крякнул и смахнул рукой слезы.
Любимая дочка его Лукерья не выдержала, всхлипнув, обняла отца и промолвила:
– Осиротели мы с тобой, батюшка! У тобя сына и зятя убили, а у меня мужа убили да брата родного…
Старик Хворостинин опять резко крякнул и, глядя в лицо кузнецу Ермиле, сказал:
– В начале
– Н-да-а! – печально заметил кузнец. – Выходит, как хохлы бают, «не вмер Данила, так болячка вдавила!» А все, скажу, ноне легче мужику…
– Какому мужику?! – с обидой воскликнул старик Хворостинин. – Помещик опутал поручными записями, [170] пожилым и деньгами, что на обзаведение давал, сиречь сребрецом своим…
– А вы, вольные холопы, клин клином вышибайте! – перебил кузнец Ермила. – Богатеи вас жмут, слободу у вас деньгами зажали, а вы сами богатеев зажимайте, богатейте! Всякими правдами и неправдами занимайте черные земли, тяглые, государевы, съединяйтесь в мирские крестьянские общины, обучайтесь ремеслу, а потом выходите торговать своим рукодельем в торжишках и торжках. Токмо тогда будет у вас свое сребрецо, копите его, а в рост у помещика не берите…
170
«Поручные записи» – письменные ручательства, взятые помещиком с крестьян-односельчан в том, что вновь принимаемые крестьяне будут крепко жить на своих местах. Иногда ручательство составляло большую сумму денег.
– Ты, Ермила Фомич, совет дай, как почин изделать, с чего начать, – возразил старик Хворостинин.
– Дело-то само собой напрашивается, – продолжал кузнец Ермила. – Семья ваша большая, изба стоит у самого тележника, рук рабочих много: кузню поставь, телеги чините, открой харчевню. Пусть бабы шти для проезжих варят, пироги пекут, сбитень продают. За зимнее-то время пусть чулок шерстяных да варежек навяжут, шапок меховых нашьют. При зимней-то дороге всякое рукоделье в морозы-то с руками оторвут, а съестное мигом раскупят и съедят… В зимнее время любо-дорого после мороза горячих штец хлебнуть… Вот тобе и почин на деле, а не на словах. Знай торгуй собе с Богом, пока новой войны нет, как тобе выгодней, из рук на руки – товар за товар, но лучше продавай за сребрецо. Главно же – спрос угадать ловчись, прибыль копи в серебре, дабы не проторговаться. На сей товар всегда спрос есть, а порче он не подвержен.
– Верно! – радостно воскликнул старик Хворостинин. – Спасибо тобе, Ермила Фомич. Вельми добре присоветовал ты мне. Пошли тобе Господь здоровья и счастья. Я утре же на рассвете с Павлом и зятьями харчевню к избе пристраивать почну. Давно я и сам мозгами о сем раскидывал и думал даже вместе
– За почин! За почин! – радостно заговорили мужики. – За счастливый почин!..
В один из августовских дней неожиданно ветрами разогнало тучи, и с утра проглянуло солнышко. К полудню совсем посветлело, и князь Василий Иванович со своими борзятниками не утерпел и поскакал в село Озерецкое, к Троице-Сергиевой обители, травить зайцев и попробовать свежего меда, который после Медового Спаса ломать начали.
Но охота не удалась. Зайцы, старые и молодые, крепко лежали, таясь в кустах лесов и перелесков, не бегая к огородам и садам, и вообще не появлялись в открытых полях.
Прорыскав весь день без всякой пользы, борзятники так и не затравили ни одного зайца, а только резкими звуками охотничьих рогов и собачьим лаем зря вспугивали уток, которые, поднимаясь с озер и болот, с громким кряканьем разлетались в разные стороны. Князь Василий Иванович, голодный и усталый, возвратился на вечерней заре в монастырь.
Ужинал Василий Иванович у отца Серапиона, игумена Троице-Сергиева монастыря, в его покоях. По случаю Успенского поста подавали грибную лапшу с пирогом из головизны, который запивали сладким греческим вином; на столе была осетровая икра – зернистая и паюсная, провесная белорыбица, балыки и тешки, соленые грузди, соленая капуста с яблоками и клюквой, а в конце – горячий сбитень из свежего меда с пшеничными оладьями.
К концу трапезы игумен Серапион несколько раз пытался что-то сообщить Василию Ивановичу и наконец все же смущенно проговорил:
– Прости, государь. Днесь после ранней обедни глядел аз со старцами в ризнице пелену одну велелепную, руками самой государыни шитую, и со смущением прочли мы узорные буквы с цветами и листьями жемчужными: «Се дар преподобному чудотворцу Сергию от царевны цареградской Софьи».
– Что же, отче, смутило тобя и старцев? – спросил Василий Иванович.
– То, государь, что Софья Фоминична уж более тридцати лет супруга государя всея Руси, пошто же ей доныне зваться царевной цареградской?
Василий Иванович задумался и молча ел оладьи, потом лукаво улыбнулся и сказал:
– А ты, отче, пелену-то сию во храме не вешай до времени, а схорони ото всех в ризнице. [171]
Неожиданно в сенях грузно затопали люди и раздались грубые выкрики и ругательства. Вслед за тем резко распахнулась дверь, ударившись ручкой о стенку, и в трапезную ввалились мужики, толкая впереди себя бледного отца келаря в изорванной рясе и с окровавленным лицом.
– Иди, иди, жеребячье отродье, к отцу игумену на расправу.
171
Пелена до сего времени хранится в дарохранилище Троице-Сергиевой лавры.
Василий Иванович сначала испугался, но быстро оправился, когда игумен крикнул в толпу:
– Пошто разбойничаете пред лицом великого князя Василья Иваныча, соправителя самого государя?
Толпа обомлела от неожиданности, и стоявшие впереди мужики бухнулись на колени.
– Прости, государь, невегласье наше, – загалдели они вразброд. – Прими челобитье на монахов и попов… Житья от них нам нет…
– Земли наши своевольно пашут…
– Пчелиные борти грабят, мед и воск отымают…