Волнолом
Шрифт:
Механизм заглотил добычу жадно, с утробным звуком. Внутри что-то лязгнуло, заскрежетало. Потом на секунду машина смолкла, будто переводя дыхание, и наконец, с надрывом выкашляла пропуск обратно. Охранник вручил его посетителю:
– Прошу вас. Извольте сдать при выходе.
На картонке отпечатались угловатые цифры – дата и время прибытия с точностью до минуты. Фон Рау хмыкнул. Интересно, какой от этого прок? Как эти игрушки защитят от коварных вражеских происков? Ну разве что враг трусливо сбежит, заслышав скрежет жуткого механизма. Известно ведь – клиенты Третьего департамента технику на дух не переносят.
Он поднялся по лестнице на нужный
Секретарь в приемной – неулыбчивый тип лет тридцати пяти, одетый в штатский костюм, – поднял на посетителя взгляд:
– Герр фон Рау? Его превосходительство ждет.
Да, тот действительно ждал.
Генерал Теодор Август цу Нидерхаузен, начальник Третьего департамента, при виде гостя вышел из-за стола и протянул руку. Он мало изменился за эти годы – по-прежнему сухощав и подтянут, мундир сидит как влитой, рукопожатие крепкое. Только голова поседела, и морщины стали заметнее.
– Здравствуйте, ваше превосходительство.
– Бросьте, Генрих, – поморщился генерал. – К чему этот официоз? Здесь посторонних нет. Или это ваша маленькая месть за то, что я выдернул вас из уютного академического болотца? Неужели оно вам еще не осточертело?
– Как скажете, Теодор. И да, мое болотце совершенно меня устраивает. Оно хорошо сберегает нервы. В отличие от… – Генрих выразительно повел глазами вокруг.
Впрочем, во внешнем убранстве генеральского кабинета не было ничего угрожающего. Книги в шкафах, мягкие стулья, штучный паркет. Даже настенная карта выдержана в подчеркнуто-спокойных тонах: Девятиморье в центре отсвечивает малахитовой зеленью, к западу дремлет в лиловых сумерках Лузитания, а Зимняя империя на востоке застыла в сугробах голубоватого инея. На противоположной стене – портрет канцлера с парадными эполетами, багряной муаровой лентой и Звездой Равноденствия на груди; поза исполнена достоинства, плечи расправлены, и только взгляд, как у голодного ящера, слегка портит общее впечатление.
Генерал между тем продолжал:
– Я хорошо изучил вас, Генрих, пока вы работали здесь, под моим началом. И, признаться, был несколько удивлен, узнав про затею с университетом. Ведь это совсем не ваше призвание – вдалбливать студиозусам знания в чугунные головы.
– Я отошел от преподавания. Сейчас пишу докторскую работу.
– И насколько вы, позвольте спросить, продвинулись в этом? За последние, ну скажем, полгода?
– Ладно, Теодор, – буркнул фон Рау, – будем считать, вы меня уели. Я вряд ли промчусь кометой по научному небосклону. По натуре я скорее не теоретик, а практик. Но в связи с известными обстоятельствами практическая… гм… деятельность мне теперь недоступна. Поэтому вот уже много лет я – тихий кабинетный исследователь. Книжный червь, который привык к покою. И, если честно, с трудом представляю, чем могу быть полезен в нынешней ситуации. Но раз уж вы сочли мое присутствие обязательным, то, может, перейдем сразу к делу?
Генерал кивнул ободрительно:
– Вы злитесь, Генрих, и это правильно. Таким вы мне сейчас и нужны. Апатия в нашем ремесле – недопустимая роскошь. А что касается дела…
Он взял со стола картонную папку и протянул ее гостю:
– Присядьте и посмотрите снимки. Это то, о чем я вчера рассказывал. Группа работала почти до утра.
Сверху в папке лежали обычные фотокарточки – не светопись, а технические, мертвые изображения на бумаге. Сначала общий план улицы с добротными каменными домами, потом дверь с вывеской «Аптека Ротмайера» и, наконец, вид изнутри – прилавок, весы, разнокалиберные склянки на полках.
– Погодите, – сказал Генрих, – а где же, собственно?..
– В подсобном помещении, лежал на полу. Вот, видите?
– Силы небесные, у него же лица почти не осталось…
– Рваные раны по всему телу, причем нанесенные словно бы изнутри. Тело и пол вокруг засыпаны мертвой пылью, будто что-то истлело. Состав пытаемся выяснить. Но это вторичные проявления. Главное в другом. Взгляните на светограмму.
Фон Рау выудил из папки целлулоидный плотный прямоугольник размером с альбомный лист. Угольно-черная поверхность тускло блестела.
– Ну что скажете?
– Минуту, пожалуйста. Вы же помните, у меня теперь с этим сложно.
– Да, простите.
Достав из внутреннего кармана очки с темно-синими линзами, Генрих водрузил их на нос. Оправа была металлическая. Перемычка между стеклами, очень широкая и массивная, полностью прикрывала переносицу и имела ряд мелких вертикальных насечек. Вся эта конструкция придавала владельцу несколько фантасмагорический вид.
– Вам идет, – нейтрально произнес генерал.
– Если бы вы услышали, Теодор, сколько я за них заплатил, вы бы сразу перестали иронизировать.
Сосредоточившись, он уставился на светограмму. Для невооруженного глаза она так и осталась бы просто целлулоидной пленкой. Но, глядя сквозь фокусирующие линзы, он начал улавливать изменения.
В центре прямоугольника появилось мерцание – сначала точка, потом несколько изломанных тонких линий, которые расползались к краям. Это напоминало треснувший лед. Под взглядом Генриха трещины множились. Он усилил нажим, и «лед» проломился разом, а из открывшейся полыньи хлынул чернильный свет.
Как всегда в такие моменты, фон Рау испытал сожаление, что человеческая речь слишком скудна, ограниченна и не содержит правильных слов для описания происходившего сейчас. Свет не был светлым – и разум метался, пытаясь вырваться из этого языкового капкана. Чернильное сияние усилилось, в глазах появилась резь. Снова, как в вестибюле, возник цветочный запах, только теперь не гнилостный, а неожиданно приятный и свежий, и Генрих понял, что сейчас узнает его, буквально через пару секунд…
Голова закружилась, и он поспешно отдернул руку со светограммой. Снял очки, вытер пот со лба.
– Итак? – Генерал смотрел выжидающе.
– Я не увидел деталей, засветка запредельная. Это брак?
– Нет. Реальный фон на месте событий.
– Впечатляет. А этот аптекарь, как его там…
– Ротмайер. Гельмут Ротмайер.
– Он владел светописью?
– Только на бытовом уровне. В лучшем случае мог продлить срок годности своих порошков. Жил тихо, ничем особо не выделялся.
– Зачем его вообще было убивать?
– Вот именно, Генрих. Зачем? И, главное, почему таким способом? Его могли бы пырнуть ножом, застрелить, задушить бельевой веревкой. Могли бы, в конце концов, разрядить в него амулет. Но вместо этого обрушили поток света, способный сровнять с землей весь квартал. Смысла не больше, чем положить комара под кузнечный молот. А что, если этот несчастный аптекарь – лишь тренировка? Пристрелка, образно говоря? А настоящая цель – совсем другого масштаба? Надеюсь, Генрих, теперь вы прониклись серьезностью ситуации?