Волны над нами
Шрифт:
Судно уже стояло у берега, но посадка еще не начиналась. Мы ждали капитана, Ивана Анкудиновича, без которого судно было нам недоступно.
Он появился на тропинке, сбегавшей с холма над причалом, загорелый, босой, с объемистым портфелем в руках. Меня, человека, не искушенного в кораблевождении, вначале ужасно смешил этот сугубо сухопутный, бухгалтерский портфель, без которого капитан не выходил в море. Потом мне объяснили, что в портфеле хранится судовая роль (судовые документы), без которой даже такое суденышко, как «Вяземский», не может идти в рейс.
Очень скоро палубу до отказа заполнили пассажиры. Еще столько же готовилось к посадке; ведра, тазы, банки, сачки, скребки, стойки с пробирками переходили из рук в руки. Чья-то шляпа медленно покачивалась на волнах, кто-то уронил бутылку с формалином, и острый запах примешался к свежему дыханию моря. Иван Анкудинович проявлял полное спокойствие; он привык за многие годы к неизбежной суете, сопутствующей выходам на его маленьком суденышке такого количества сухопутного народа. Капитан галантно помогал студенткам взбираться по почти отвесному и шевелящемуся трапу на высокий борт судна, ободрял робких и следил за погрузкой оборудования.
Когда, казалось, уже не было ни одного свободного сантиметра на палубе, Иван Анкудинович прошел между пассажирами и моментально навел порядок, рассадив всех по низким палубным надстройкам и на палубе между ними. Вдруг выяснилось, что нас уж вовсе не так много и можно было бы посадить на судно еще порядочное количество суетливых и веселых студентов.
Причал медленно отступил, «Вяземский» отошел метров на триста от берега и, описав плавную дугу, решительно устремился вдоль карадагских скал.
Иван Анкудинович, знающий наизусть каждый камень на берегах, взял на себя роль гида и комментировал открывающиеся перед нами пейзажи. Многие из студентов первый раз в жизни видели Карадаг, и многоголосые крики скоро сменились сосредоточенным молчанием, изредка прерываемым невольными возгласами изумления.
Мы с трудом узнавали знакомые места: камни, через которые карабкались по дороге на Кузьмич, были едва видны; два средней величины валуна оказались Кузьмичом; небольшая рытвина — тем самым обрывом, через который я так не люблю переходить из-за отвесных стен. Издали были совсем другие соотношения между высотой Карагача, прибрежных утесов и знакомых нам камней и скал, лежавших у их подножия.
Стена Левинсона-Лессинга поднимала к облакам свою призматическую вершину. Уж она-то не казалась меньше от сравнения с горным хребтом. За ней по склонам Карагача громоздились группы скал. Их причудливые формы были бесконечно разнообразны. Судно шло, и каменные фигуры кружились в медленном хороводе, открывая за собой все новые и новые произведения исполинского скульптора. Фантастические образы животных и людей сменялись развалинами замков. Смешной рогатый черт стоял перед группой испуганных монахинь в угловатых чепцах, за ними сидел орел; профиль человека рисовался на фоне неба; баранья голова с крутыми завитками рогов… или это дракон свил в кольца свой хвост?.. Без конца можно было находить все новые фигуры. Ниже их каменная стена отвесно падала в море.
Мы с Николаем переглянулись, вспомнив наше путешествие по подводному карнизу. Как мы могли потратить больше часа на переход такого короткого пути! Вот уже бухта Ивана Разбойника развернула перед нами свой каменистый пляж. Вон и проклятая тропинка мелькает между камнями. Меня быстро охладили, резонно указав, что на таком расстоянии мелькание тропинки — чистейший плод фантазии.
Высокий остроконечный пик Ивана Разбойника повернулся к нам боком и сразу стал похож на ассирийского быка с высокой тиарой. Капитан показал студентам на громадный барельеф сбоку фигуры. Резкие контрасты света и теней рисовали какие-то неясные образы. Судно повернуло к берегу и прошло вплотную к скале. И тут как будто глаза открылись у тех, кто не видел раньше этой интересной игры природы. Студенты зашумели, показывая друг другу на совершенно отчетливый барельеф женщины, держащей на руках ребенка. Она полулежит, несколько согнувшись в округлой выпуклой рамке из такого же камня. Стоит только раз увидеть ее фигуру, и начинаешь удивляться, как это раньше не мог ничего увидеть в переплетении света и теней на изборожденной рубцами стене.
Здесь был когда-то боковой кратер вулкана. Позже его заполнили сплавленные породы и образовали причудливый барельеф на скале.
Судно уже шло мимо Пуццолановой бухты, где Степан свершал по воскресным дням свои «сердоликовые оргии». И вот уже громадная каменная арка Золотых Ворот встала из моря. В тяжелых медленных волнах бежали розовые потоки отражений.
Темнота скопилась под высоким сводом, бросавшим резкую полосу тени на светлую воду. Дальше, в диком хаосе каменных глыб и неприступных скал спряталась Львиная бухта. Ее охраняет скала Лев, более похожая на сфинкса, чем на льва. С другой стороны стоит скала Маяк. Рядом с ее четырехсотметровым шпилем Лев и Золотые Ворота кажутся детскими игрушками, забытыми у подножия.
Вершина Маяка плыла в облаках, медленно покачиваясь в такт с движениями судна. У меня задрожали колени, когда я представила, как любители сильных ощущений влезают на вершину скалы, напоминающую по форме сахарную голову, сидят там свесив ноги над пропастью и любуются морем. Хребет Карагач заканчивается Львиной бухтой. Скалой Маяк начинаются совершенно неприступные стены хребта Хоба-Тепе.
Судно шло теперь у самых скал. Здесь достаточно глубоко даже для судна значительно большего, чем наше. Но только в самую спокойную погоду можно подходить к этим берегам. Волны и ветер слишком опасны в таком соседстве, как скалы Карадага.
Гулкое эхо повторяло рокот нашего мотора. Гроты и расщелины зубчатыми тенями взрезали освещенные солнцем отвесные стены, падающие в море с головокружительной высоты. У их подножия волны светились изнутри чистыми и живыми переливами красок. То лазоревая, то темно-синяя вода струилась розовыми и серыми отражениями скал. Потом она становилась пронзительно зеленой с чернильно-фиолетовыми зыбкими разводами или бледно-голубой, атласной, с почти недвижимыми змейками теней. Над нами стены вздымали к небу острые зубчатые края. Кое-где приземистые кустики судорожно цеплялись за неровности камня, заглядывая через плечо в глубину моря.
Для того чтобы дать человеку, не видавшему карадагских берегов, хотя бы приблизительное понятие о их дикой и беспокойной красоте, надо обладать редкостным даром образного слова, умением видеть все сразу и в то же время заметить мельчайшие детали.
Наиболее точно передает впечатление от карадагского побережья замечательная глава о Карадаге из книги Паустовского «Черное море». Силой своего громадного таланта
Паустовский создал облик сурового великолепия каменного хаоса, застывшего в безумном порыве, и вечно живого моря. С точки зрения географа, его описание полно неточностей и гипербол. Но разве может протокольное изложение, в котором изображаемые детали пейзажа так же похожи на их оригиналы, как точный, но бледный негатив, передать, какие захватывающие дух картины проходят перед глазами наблюдателя.