Вольные стрелки
Шрифт:
– Опля, – сухо выразил восторг Ворошилов. – А вот и оружие преступления.
– Не надо! Вы мне его подбросили.
Кто-то заломил ему руки, и на них защелкнулись «браслеты». Цыплакова подтолкнули к стулу и, нажав ему на плечи, усадили на него. Он увидел Мирковича уже в другом ракурсе.
Толпа оперативников расступилась, пропуская в помещение невзрачного человека в роговых очках. Его Цыплаков назвал Парфюмером – потому что первое, что тот сделал, – это склонился над трупом и понюхал его губы.
– Я так понял, зрение у тебя никудышное, – вслух подметил Цыплаков. – Вообще удивительно, как ты нашел дорогу к месту преступления. Когда у трупа не хватает полчерепа, на кой хрен нюхать его губы? Предсмертные слова к ним вряд ли прилипли.
Парфюмер (это был дежурный следователь по фамилии Горбачев) представился по полной и сопроводил свой многозначительный кивок вопросом:
– Фамилия, имя, отчество?
– Миркович Антон Михайлович. Неудачная шутка, – поспешил исправиться Цыплаков. – Но кто я такой, чтобы шутить, да?
– Ты плохо кончишь, – заметил Парфюмер.
С этого момента Цыплакова оставили в покое. Он стал арестованным зрителем, наблюдавшим спектакль под названием «Осмотр места происшествия».
Он увидел двух понятых, но не заметил, как в комнате появился криминалист с фотокамерой. Тот снял пистолет с близкого расстояния, скорее всего, для себя вслух отмечая, что положение частей затвора находится в крайнем заднем состоянии, курок спущен, флажок предохранителя в положении «огонь». Впрочем, его слова не прошли даром – Горбачев-Парфюмер записывал за ним слово в слово, об этом можно было судить по его артикуляции. Он набросал схему местоположения оружия, привязку проводил к двум постоянным ориентирам. Он был пунктуален, чтобы в дальнейшем данные в протоколе имели процессуальное значение.
Цыплакову шили дело. И нитки были крепкие. Кто-то знал причину, по которой его крупно подставляли, сам же не имел об этом ни малейшего представления. Фабулу преступления наизусть знал этот суперблизорукий следователь и несколько оперуполномоченных.
Время летело быстро. Оно было разбито на фрагменты, которые кадрами проносились перед мысленным взором Цыплакова, будто он смотрел на все это действо из окна экспресса...
Оперативники в большинстве своем казались безучастными. Или притворялись. Что это ему давало? Безусловно, что-то давало. Они играли роль, и... Впрочем, они играли с самого начала.
Наконец прозвучала команда: «На выход».
Выйдя из подъезда в сопровождении оперов, Цыплаков демонстративно глянул на свою «восьмерку». Его взгляд не укрылся от Ворошилова.
– Это твоя «баня»? – спросил он. – Ты что, на старость сколачиваешь?
– Ага, – подтвердил Цыплаков. – Ты сядешь за руль?
– Это вряд ли. Прям не знаю, что делать: то ли на буксир ее брать, то ли эвакуатор вызвать.
– Здорово, – похвалил его Цыплаков. – Видать, ты из тех ментов, которые валяют дурака и думают, что это очень занимательно.
Его впихнули в джип, и Цыплаков оказался в середине между двумя операми. Повертев головой и оглядев каждого, он спросил:
– Мне загадывать желание? Или вас по-разному зовут?
– Самое время загадывать, – отозвался тот, что устроился от него по правую руку. – Нас ментами зовут.
Когда джип остановился напротив отделения милиции, Цыплаков увидел у подъезда знакомое лицо майора Бахтина. Тому отвели скромную, но ответственную роль: он только встретился с арестованным взглядом и, отряхнув руки так, как будто сгрыз пригоршню семечек, сел в свою машину. Тут же Цыплакову вспомнился эпизод в кабинете Грина: «Разлогов раскрыл часть своих связей в МВД. Мы затронули интересы управленческой верхушки Минобороны. Нас предупредили». Интересно, Грин поставил в известность Харламова?
Глава 11. Сделка
Цыплакова привезли в отделение милиции – небольшое, точную копию того, что засветилось в фильме «Убийство на Ждановской», где царил беспредел: пока в одном помещении дежурный насиловал проститутку, в другом его подчиненные расправлялись с майором КГБ. Помещение, где начался допрос, было слабо освещено энергосберегающей лампой, тогда как в камерах для допросов, в большинстве своем, сияла вся иллюминация, какая есть.
Ворошилов тем временем «сервировал» стол. Во-первых, на нем появились пара пистолетов и диктофон.
– У меня есть право на один телефонный звонок, – напомнил о себе Цыплаков.
Ворошилов, к его удивлению, вытащил свой мобильник и приготовился набрать номер. Цыплаков продиктовал ему десять цифр – номер телефона Гриневского.
– Звонишь патрону? – поинтересовался Ворошилов.
– Ага.
– Я набрал девять цифр, и у тебя есть еще время подумать. Когда ты свяжешься с Гриневским, пути назад у тебя уже не будет.
– Говоришь о сделке?
Не сказать, что Цыплаков оживился, но у него появился запасной ход, пусть даже выбирать не из чего. Ворошилов прав: как только он сообщит Грину о своем аресте, ему тут же предъявят обвинение в убийстве и выложат все, пусть даже сфабрикованные, улики.
Он посмотрел на вещи трезво. Отчетливо разглядел отпечатки своих пальцев на рукоятке пистолета, из которого вышибли мозги Мирковичу. Оперативники легко установят, что за несколько минут до убийства у него с Мирковичем состоялся телефонный разговор. Что касается мотива, тот же Ворошилов мог его легко насвистеть. А потом покрутить у виска пальцем. «Нет, – подумал Цыплаков, – вначале стоит послушать, что мне могут предложить».
Ворошилов набрал номер. Ему оставалось нажать на клавишу вызова. Цыплаков опередил его вопросом:
– У тебя какой тарифный план?
– Хочешь сэкономить мне на исходящем?
– Точно! Я отказываюсь от звонка другу.
Ворошилов сбросил номер и убрал трубку в карман.
– Но от встречи со знакомым ты, надеюсь, не откажешься?
Дверь открылась, и в комнату вошел Сергей Глумов. Он многозначительно кивнул Ворошилову, и тот похожим жестом увел за собой товарищей. Глумов занял место за столом – напротив Цыплакова. А тот по непонятной причине представил себе обстановку в кабинете Мирковича. Почему? Может быть, потому, что именно там впервые увидел Глумова?