Вольный горец
Шрифт:
— А с ним можно было поговорить? — спросил Гаврюша. — С этим богатырем? Когда он отдыхал дома душой?
— Можно! — подтвердил Аскер. — Но далеко не всякому.
— Кто хорошо учится? — догадался Гаврюша.
— Кто хорошо учится, да, — согласился Аскер, и голос у него вдруг как будто помолодел. — Кто хорошо учится слушать и понимать прошлое и беседовать с героями, которым уже тысяча лет…
— Тысяча? — ахнул Гаврюша.
— И две, и три тысячи, — подтвердил Аскер. Столько, сколько черкесским богатырям… А значит,
— Они росли вместе? — спросил мальчик.
— И старик будто похвалил его:
— Поверь мне: в одной семье.
— Как это?
Но Аскер уже опять подался к окну:
— Но у него шевелится хвост, посмотри!
Гаврила снова вгляделся:
— Да это потому, что мешок рваный и край болтается — дергает ветер.
— Ты думаешь, ым?
— Разве у зайцев бывают такие длинные хвосты? — спросил Гаврюша. — А у этого длинней, чем он сам!
— Может, с хвостом это случается? — задумчиво проговорил Аскер. — Он отрастает такой большой, если заяц много хвастает?.. Понимаешь: такой он становится от хвастовства?
— Тогда бы так и писали: хвастовство! — решил Гаврюша, перед которым теперь каждый день вставал этот вопрос: где писать «а» и где — «о»?
— Вообще-то, конечно, жаль, — сказал Аскер. — Что «хвастовство» и в самом деле пишется через «а». И что у хвастунов не вырастает длинный и толстый хвост. Такой, как у австралийского кенгуру. А то бы мы хвастунов и обманщиков… и правителей, которые много обещают, но ничего не делают, узнавали бы по хвосту… И всех газетных героев. И лауреатов всяческих премий.
Гаврюша не очень понимал, о чем так настойчиво и с такой печалью снова заговорил его друг Аскер, но на всякий случай переспросил:
— По хвосту?
— Ну конечно! — подтвердил Аскер. — Прыгать, как кенгуру, они не стали бы… Ты представляешь: в парламенте начались бы сплошные прыжки. А у какого-нибудь завалящего лауреата был бы такой длиннющий хвост, что он волочился бы по земле, дважды лауреату приходилось бы заказывать для своего хвоста специальную коляску, какие делают для баранов с большим курдюком — ты никогда таких не видал?.. А трижды лауреат уже не мог бы обойтись без самой настоящей тракторной тележки… Представляешь, сколько с ней было бы хлопот?.. Как быть, если тебе надо подняться на третий или на восьмой этаж?.. Оставь тележку на улице — ее могут украсть. Даже в тихом Майкопе. А если в сумасшедшей Москве?
— Ты когда-нибудь был в Москве? — спросил Гаврюша. — Хотя бы разок?
— К несчастью, я там живу! — сказал Аскер. И он так длинно и так совсем по-ребячьи вздохнул, что Гаврюша даже вытянул шею и поверх спинок оглядел соседние кресла: уж не сидит ли где-то там еще один мальчик?
Вблизи ребятишек не было — неужели все-таки это Аскер вздохнул, как маленький? Но старик уже снова повеселел:
— Хочешь, я расскажу тебе сказку?
— А ты умеешь? — спросил Гаврюша.
— Когда-то
— Сам? — не поверил Гаврюша.
— Конечно, сам.
— Выходит, ты — сказочник?.. А говорил, что старый солдат!
Аскер отчего-то еще больше повеселел:
— Часто это одно и то же. Ведь самые лучшие сказочники в мире — это как раз старые солдаты. Именно они, Джебраил, очень убедительно рассказывают о том, какие справедливые войны они вели, какими были героями и храбрецами и только потому-то и выжили, хотя все было наоборот: настоящие герои давно спят в земле — ведь они всегда были первыми, потому-то и встретили смерть раньше других. А живые потом присвоили их славу и присвоили право говорить от имени павших… Ты хоть понимаешь, о чем я?
— Это сказка? — догадался Гаврюша.
— Но Аскер снова печально вздохнул:
— Это горькая правда, Джебраил. Ты еще маленький, чтобы все это понимать, но в том-то и штука, что человеческие слова могут храниться в памяти, как хранится в добром амбаре зерно, и прорастут у тебя в душе, когда ты станешь большой, и это тебе понадобится, чтобы утешить себя или хоть чем-то подбодрить…
— И это тоже правда?
— Это тоже чистая правда!
— А потом ты расскажешь сказку?
— Слушай, Джебраил, сказку. Слушай: жил-был маленький зайчонок. Остальные его братики и сестрички померли оттого, что сверху, с самолета, их посыпали химией, и они не перенесли этого, а зайчонка, о котором мы говорим, мама-зайчиха прикрыла своим телом, а папа-заяц взял своими резцами за длинные уши и оттащил на чистое место, чтобы он там окончательно оклемался — на зеленой травке да на родниковой водице…
— Он оклемался? — спросил Гаврюша.
— Потому-то я и рассказываю тебе эту сказку… Иначе о чем бы я стал рассказывать?
— И что было дальше?
— Дальше зайчик пережил еще много опасных приключений — так много, что просто удивительно, как он мог выжить в таких условиях. Его чуть не задавило комбайном, а когда он однажды ночью выскочил на дорогу, то попал прямо под свет фар мощного автомобиля и бежал, бежал, бежал потом по дороге до тех пор…
Гаврюша-Джебраил не вытерпел — подсказал-таки:
— Наверно, это был «мерседес»? Аскер сперва не понял:
— При чем тут «мерседес»?
— Ты сказал: мощный автомобиль… Он так долго гнался за зайцем…
— Да-да, — согласился старый черкес. — Конечно, это был «мерседес»… Теперь без «мерседеса» и шагу не сделаешь. Все — только на «мерседесе»… Даже туда, куда раньше царь пешком ходил, нынче норовят съездить на «мерседесе».
— Ясно-ясно! — рассмеялся Гаврюша.
Аскер его похвалил:
— Уже неплохо!
— А что? — сказал Гаврюша. — Если у них столько денег, что их девать некуда, они придумают себе такие туалеты, куда будет можно, как в гараж, въезжать прямо на «мерседесе»…