Волонтер свободы (сборник)
Шрифт:
Четверть века назад генерал, хмуро читающий сейчас письмо из Вильямсберга, был молоденьким командиром батальона виргинской милиции и сражался с французами, тогдашними соперниками англичан в Америке; рапортуя об успехе губернатору Виргинии, бравый батальонный ликовал: "Я слышал свист ядер; в этом звуке есть что-то восхитительное". В депеше, отправленной в Лондон, губернатор горделиво цитировал его рапорт. Король Георг ухмыльнулся: "Он не говорил бы так, если бы слышал эти звуки чаще"… Кто-то однажды напомнил Вашингтону давнюю браваду, генерал в сердцах буркнул: "Если я так и выразился,
На его твердых, гладко выбритых щеках обозначились тяжелые складки. Он дочитал письмо, поднялся во весь свой громадный рост.
— Мистер Джефферсон трижды прав: в тылу слишком много негодяев. Наживаться на страданиях армии! В каждом штабе следовало бы вздернуть хотя бы одного спекулянта.
Вашингтон прошелся по кабинету. Остановившись у стола, прижал кулаком конторскую книгу.
— Здесь золото нашего гостеприимного хозяина. — Он пристально взглянул на Лами. — Не желаете ли и вы поручить подряд, сударь?
Чертовски хотелось щелкнуть генерала по носу: речь вовсе не о наживе; нет, о поддержке торгового дома г-на Дюрана. Но Каржавин ограничился намеками: французские друзья американской свободы нуждаются в помощи американцев едва ли не столько же, сколько последние чуждаются в помощи первых. Таковы обстоятельства, ваше превосходительство.
Вашингтон удивился. Он, вероятно, не имел ни малейшего представления о фирме на Вьей дю Тампль, а, полагаясь на заверения конгрессменов, считал, что все французские поставки — дар короля Людовика. Каржавин, догадываясь об этом, сказал веско:
— Только манна небесная была ниспослана в дар, ваше превосходительство.
И Вашингтон заговорил о взаимовыгодной торговле. Примером привел собственный опыт: прекрасную пшеницу, выращенную в Виргинии, он сбывал в Вест-Индию; продлись мирное время, сбывал бы и лошадей со своего конного завода.
Коммерческое вдохновение главкома показалось Каржавину смешным: "Меркурий с голубой лентой".
Вашингтон между тем говорил об инфляции, об остром недостатке звонкой монеты, об ассигнованиях на армию — в прошлом году конгресс отпустил двадцать три миллиона, ныне урезал вдвое.
— А сейчас, — мрачно заключил Вашингтон, — сейчас, когда здесь музицируют и я собираюсь расточать комплименты миссис Уиллинг и миссис Моррис, на зимних квартирах нашей армии… Там, мистер Лами, и сейчас немногим сноснее, нежели в прошлом году в лагере Валли-Фордж. А Валли-Фордж это… — он угрюмо оборвал самого себя: — Словом, приходится танцевать, джентльмены.
— Осмелюсь просить… — остановил Вашингтона Каржавин, — единственная просьба: хочу помочь вот этим.
И он простер руки.
— Мсье Лами жаждет обнять Смуглую Бетси, пыл ко вступился майор артиллерии. — Клянусь, его объятии будут крепкими.
Вашингтон улыбнулся.
— Майор все устроит. — И, коротко кивнув, главнокомандующий удалился.
Любезный читатель, может быть, не забыл, что в день отплытия "Ле Жантий" из Гавра на борт бригантины взошли двое молодых людей. Один, похожий на немца, назвался Джоном Роузом. Другой был дез Эпинье, племянник Бомарше. Теперь, в Филадельфии, майор дез Эпинье принимал партию пороха из пакгаузов Уиллинга и Морриса.
Майор предложил Каржавину провести вечер в отеле:
— Я познакомлю вас с моим славным товарищем графом Сегюром. Надеюсь, он вам понравится.
Отель "Тронтии" считался как бы вотчиной французов, посещавших Филадельфию: опрятность и тишина, вышколенная прислуга, мебель красного дерева, серебро столовых приборов.
Фешенебельность отеля определила прохладную сдержанность, с какой мсье Лами отдал поклон графу Сегюру. Тот, напротив, был сама любезность.
Каржавину и невдомек было, что годы спустя именно этот человек вызволит Пола Джонса из петербургской ловушки. Но Сегюр и теперь заслуживал благорасположения Каржавина. Не своей принадлежностью к разряду "очаровательных французов": обаятельная улыбка, живой блеск больших темно-карих глаз. Нет, не внешность его сиятельства развеяла холодность Неунывающего Теодора: Луи-Филипп Сегюр и он, Каржавин, находились в одном стане.
"Ле Жантий", корабль, снаряженный Бомарше, ушел из Франции осенью семьдесят шестого. Весной семьдесят седьмого снялся с якоря "Виктуар", снаряженный Лафайетом. Маркиз уверял: "Это последняя война за свободу. В случае несчастья не останется больше никакой надежды". Заявление, положим, скоропалительное, но сорок молодых людей разделяли мнение столь же молодого маркиза — да здравствует война за свободу! И все, как и Лафайет, сознавали — шипов достанется больше! чем лепестков роз. Но они, смеясь, скандировали его девиз: "Отчего бы и нет?" Луи-Филипп Сегюр был на борту "Виктуар".
Французы соглашались служить без жалованья, чем: разу и заслужили признательность конгрессменов. Последовало распоряжение назначить Лафайета начальником "военного семейства" — так генералы континентальной армии называли штаб главнокомандующего. Двадцатилетний "отец семейства"? Щекотливо! А ежели уж быть до конца откровенным, то надо отметить — на первых порах Вашингтон весьма не благоволил вновь прибывшим: "Все они — голодные авантюристы".
Сказывалось, очевидно, недоверие к традиционному сопернику: он с французами-то воевал еще в пятидесятых годах, командуя батальоном виргинцев. Что ж до "авантюризма", то можно бы и помягче: желание славы. Впоследствии Вашингтон высоко оценил французских сподвижников. В том числе и маркиза Сен-Симона. Да, любезный читатель, будущий автор "Промышленной системы", великий утопист Сен-Симон тоже сражался за свободу Америки, участвовал в крупных сражениях и был не однажды ранен.
Итак, генерал Вашингтон отдал им должное. Но плантатор Вашингтон не упускал из виду столь жесткие понятия, как "конкурент" и "конкуренция". И потому: виват прекрасной Франции, спасающей нас оружием; нет Франции, желающей осенить Америку белым знаменем с бурбонскими лилиями.
А эти двое — дез Эпинье и граф Сегюр, подливающий превосходный пунш в бокал мсье Лами, — эти двое, сдается, были сильно задеты отношением Вашингтона к начальнику своего штаба. Э, слуга покорный, не одни лишь материальные нужды санкюлотов погнали его превосходительство в Филадельфию 14.